ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 11, 2014

В ней воюют, с одной стороны, добровольческие батальоны национальной гвардии Украины. Это вооруженный авангард «Гражданского сектора Евромайдана» — лавочников, цеховиков, горожан, особенно киевлян, студентов и фермеров, составлявших в ноябре–феврале основу протестующих на Майдане. Они, «Правый сектор», партии Верховной рады, администрация президента, кабмин, отдельные олигархи и т.д. — конечно, совершенно разные политические силы, а не единая «фашистская хунта», о которой принято говорить на российском телевидении.

За два месяца украинцы создали армию почти с нуля. Предпринимательские организации, активисты Майдана, просто гражданские организации, религиозные общины, коммерческие структуры и простые люди несли в армию все, что могли. Помогали регулярным частям, состоящим из срочников и контрактников, вновь созданным или самоорганизованным добровольческим батальонам. Вокруг таких выросших из самообороны Майдана подразделений возникли целые сообщества, иногда, как у батальона «Донбасс», формализованные в «фонды поддержки», иногда совершенно не поддающиеся формализации.

И если зимой 2015 года украинское государство объявит дефолт, а такая возможность существует, — это не значит, что армию станет некому финансировать. Те же предпринимательские и гражданские организации, те же волонтеры продолжат снабжать батальоны всем необходимым.

С другой стороны воюют ополченцы Донбасса. Против Киева выступили романтики вроде народного губернатора Павла Губарева, рассчитывавшие на крымский сценарий. И убежденные «крестоносцы империи», такие как Игорь Стрелков и сотни подобных ему добровольцев. «Офицеры-отпускники», казаки, участники военизированных клубов и организаций, профессиональные солдаты удачи, воевавшие во всех локальных конфликтах, от Афганистана до второй чеченской и пятидневной войны с Грузией в августе 2008 года, и 18-летние романтики, и крымский «Беркут». Они ни в коем случае не являются простыми наемниками. Дмитрий с позывным «Балу», один из лучших перевозчиков грузов и людей на этой войне, говорит, что приехал сюда бороться с фашизмом как русский, как православный и как казак.

При этом некоторые ополченцы не скрывают, а даже подчеркивают свои связи с российскими спецслужбами. Это придает сакральный смысл их действиям, это часть идеологии — гибридного фантома православного Третьего Рима и СССР: даже служба безопасности в Луганске называется НКВД. Есть много свидетельств, но нет документальных доказательств участия в вооруженных столкновениях в Донбассе и полноценных армейских подразделений, предварительно прошедших через войсковые учения.

Средний класс, важнейший компонент на украинской стороне, из Донецка и Луганска бежал. Ополченцы Донбасса материально полностью зависят от Российской Федерации. Переход ополченцев на самофинансирование через перерегистрацию немногочисленных выживших предприятий в ДНР, например, маловероятен. Понадобятся дополнительные источники доходов вроде контрабанды топлива, а это резко изменит дизайн политической системы.

Запад есть запад, восток есть восток

Кроме двух воюющих и одновременно формирующихся армий, есть еще вся огромная и очень разная Украина. Для простоты будем говорить только об оси «Восток-Запад», понимая, что это сильное упрощение.

Линии разрыва между западом и востоком Украины существуют. Но выглядят по-разному «для внутреннего употребления», как их чувствуют граждане Украины, и для внешнего — когда конфликт конструируется практически заново, «на экспорт», в мобилизационных целях, например, для российской аудитории.

Разница заметнее всего в вопросах истории и языка. Это отношение ко Второй мировой войне: даже в Луганске университетские историки делятся на две «школы»: по одной — советская армия освобождает Украину, а по другой — оккупирует. На экспорт в Россию идет «страшилка» про украинский фашизм. Это русский язык, который для одних украинцев должен остаться равноправным государственным, для других — нет. Неосторожные, даже провокационные инициативы Киева после 2004 года превратили вопрос русского языка в настоящий аллерген, сыгравший большую роль в антикиевской мобилизации востока. Здесь на экспорт пошел «геноцид русского народа».

Зато киевлянин, покупающий на свои деньги приборы ночного видения для нацгвардии, конфликт на востоке видит «как борьбу приличных людей с неприличными». Будто есть люди, «у которых нормальные ценности, которые могут себе позволить достойную жизнь. И есть люди, которые потеряли возможность жить прилично, достойно». Тот же киевлянин не без сочувствия говорит про Донбасс: «Там так сложилось, криминальный авторитет, олигарх, взял все в свои руки, и уже с этим ничего не поделаешь. Никто туда не лез, и так было 20 лет. В это время в Киеве и во Львове жили уже достаточно свободно и могли говорить, поэтому доля ответственности, естественно, есть и на нас». Такое определение востока Украины как отсталого, «совкового», не могло не отталкивать его жителей от Киева.

А тут еще Крым присоединился к России. После этого вся беспомощность бандитского государства Януковича, парализованного страхом после Майдана, все эти «экспортные» конструкты были приверстаны к одной общей теме: в Киеве и Львове — одни фашисты, власть захватила хунта, русских на Донбассе ждет истребление. Надо сказать, что артиллерийские и минометные обстрелы жилых массивов донбасских городов и поселков этому нарративу не противоречили, кто бы там первый ни начал.

Гражданская или отечественная?

Петр Катков, пятидесятилетний киевлянин, — доброволец, служивший срочную службу в 80-х годах в ВДВ ВС СССР. «Меня поражает, что нас считают фашистами, — говорит он. — 20 февраля я бегал по Майдану, искал среди сотни убитых своего сына, знал, что он в студенческой сотне. И вечером Дмитрий Киселев показывает на РТР — лежит ряд трупов в Михайловском соборе: «Это русские люди, убитые за русский язык».

Сын Петра не погиб 20 февраля на Институтской, он ушел добровольцем в батальон «Донбасс».

Даже без учета востока Майдан, в сущности, разделил 6–7% политически и экономически активного населения Украины на две противостоящие корпорации: с одной стороны — малый бизнес, горожане, фермеры и студенты с добровольческими батальонами, а с другой — бюрократы, олигархи и силовики. Оказалась ли страна в шаге от гражданской войны? Похоже, что нет: внутренне Украина становится все более единой. Как это происходит, прекрасно формулирует Петр Катков, на шевроне военной формы которого вышито слово «Укроп»: «Никогда никто здесь не был против России. Но у нас есть своя страна. Может, нам и не нравится Европа. Мы хотим не в Европу, мы хотим просто сами выбирать свой путь. А нас начали ломать через колено, и когда мы это увидели, жутко стало. Для меня был шоком и то, что произошло, и то, что люди оказались готовы умирать».

Бойцов нацгвардии, оказавшихся в окружении под Иловайском, спасали всем миром. 28 октября, поздравляя соотечественников с днем 70-летия освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков, президент Петр Порошенко назвал войну на юго-востоке новой отечественной. В то же время уровень консолидации не стоит переоценивать.

Кровь пролилась прошлой зимой на Майдане, весной в Одессе, продолжает литься в зоне АТО. А жизнь остается прежней, коррупция, которая на месяц-два была парализована страхом, потихонечку возвращается в жизнь. Выборы в киевскую Раду 25 мая Майдан вообще пропустил. А состав только что избранной Верховной рады отражает лишь самое начало смены политической элиты. Наш собеседник из числа участников Майдана, как и многие другие киевляне, надеется на «человека с ружьем»: «Если будет продолжаться коррупция и все прочее, не исключен еще один Майдан, более жесткий. Это уже будет Майдан людей, закаленных войной. И милиция перед этими ребятами не сможет устоять».

В результате октябрьских выборов в Верховную раду несколько командиров добровольческих батальонов по разным партийным спискам стали депутатами. Главный фронт украинской революции — в Киеве, и он, к счастью, в гражданскую войну пока не превратился. «Гражданский сектор Евромайдана» хочет защиты собственности, справедливых судов, децентрализации и основных гражданских свобод, и это более или менее общая цель. В том числе и для бойцов добровольческих батальонов, русских по национальности, которых там почти половина и которые осознают себя «русскими украинскими националистами».

Сергей из Днепропетровска — казак. «Я, как предприниматель, член организации «Самозащита», — говорит он. — А как казак — член самообороны нашей «4-й сотни» Майдана. Мы нацию определяем не по крови, а по тому, что в голове. Сначала у нас был дискуссионный клуб, а когда началась война, начали заниматься войной. Организовали блокпосты. Они создали имидж Днепропетровска — что это таки крепость. Ну а потом ситуация стала ухудшаться. И мы поняли, что блокпостами дело не обойдется». Сергей рассказывает, что сомнений не было, идти на войну или нет: «Мы, когда стояли в Киеве, собрали вече, и решили: кто защищает Украину — тот казак. Кто не защищает Украину — тот не казак».

Определение нации не по крови, а потому, что в голове, — это как раз то, что отличает от фашизма гражданский национализм украинской революции. Это самое простое описание процесса формирования политической нации.

Нацгвардия и ополченцы: друг против друга и заодно

Конфликт в Донбассе со всеми поправками и оговорками для украинской политической нации война отечественная. Но и гражданская война, похоже, не снята с повестки дня. Причем, как выясняется, не только на Украине. Парадоксальным образом и Семен Семенченко, комбат украинского «Донбасса», и Алексей Мозговой, командир донецкой группы спецназа «Призрак», сражаются за одни и те же идеи, хотя воюют друг против друга.

На Донбассе ополченцы в качестве своих противников называют политических противников Майдана: «Скакали на Майдане против олигархов, и олигархов посадили к власти! — возмущен ополченец Дмитрий с позывным «Балу». — От первого лица государства до всех других рангов — одни олигархи и барыги. Вот этот барыжно-фуфлыжный синдикат, он у власти в Киеве».

Структура материальной поддержки ополченцев отличается от системы обеспечения украинских добровольческих батальонов. Там — общественные организации с массовым участием, постепенно формализующиеся в фонды и некоммерческие организации, национальные компании по поддержке армии. В Донбассе — это организации вроде «Соратников Новороссии» Дмитрия Бабича, видного единоросса из Санкт-Петербурга. Его организация целевым образом помогает «Волчьей сотне» и «Бесу» (Игорю Николаевичу Безлеру, командиру ополченцев в Горловке). Есть еще деньги донецких олигархов. Это самые разные бюджетные и внебюджетные ресурсы. Судя по интенсивности военных действий и явному переносу фокуса внимания силовиков и СМИ с Северного Кавказа, «Новороссия» по объему финансовых потоков значительно превышает другие подобные проекты. Это значит, что машину конфликта уже почти невозможно остановить — слишком много людей на всех уровнях иерархии заинтересованы в сохранении нового «аттрактора» бюджетов.

Имперские крестоносцы

Но в Донбассе происходит и нечто совершенно новое. Здесь стремительно формируется новое сословие.

Ополченец Дмитрий с мультипликационным позывным «Балу» воюет на стороне Новоросссии. Он «волк» из «Волчьей сотни» (казачий спецназ, вошедший на территорию Донбасса «одним из первых, когда еще брали исполкомы»). Эта война для Балу четвертая: первый раз он под обстрел попал в Приднестровье, в 1992 году. Балу твердо знает, за что воюет: «Почему мы не должны воевать на стороне Донбасса, когда против нас стоит в чистом виде фашизм? У меня готов ответ своему сыну на вопрос: «Папа, где ты был, когда к нам пришли в дом фашисты?» В «Волчью сотню» меня верстал покойный Динго. Он погиб, когда брали луганский аэропорт. Погиб, как и должно казаку, в бою, защищая Родину, Отечество и Веру».

Это Димино объяснение участия в военных действиях на Донбассе почти хрестоматийно. То же говорит и Александр из Приморья с позывным «Уссурийский Самурай». Он тоже «из казацкого роду» и воодушевленно продвигает идею военизированных общественных организаций. Государство могло бы отдать им «на кормление» охранный бизнес, зато всегда «в таких случаях» рассчитывало бы на подготовленных профессионалов, готовых воевать там, где бюрократы Генштаба будут еще долго ждать официального приказа.

Дима «Балу» с риском для жизни перевозит гражданские и военные грузы из России в ДНР и ЛНР. Он один из основных снабженцев отрядов «Беса» и «Волчьей сотни»: «Пока Бог бережет, значит, я делаю все правильно». Балу из тех русских, что после развала СССР оказались вне Российской Федерации: «Родом я с Оренбурга, с Урала, из казаков, но вырос в Молдавии. И когда Союз развалился, в Молдавии русский никому стал не нужен: «Русские, валите в Россию». В России ты тоже никому не нужен, потому что у тебя паспорт молдаванина. Но по духу я русский — и никто не упрекнет».

В Молдавии, откуда приехал воевать Балу, приходится жить на 400–1000 лей (100 руб. — 38 лей), коммунальные платежи почти рыночные — около 2 тыс. лей в месяц, работы нет. При этом из 3,5 млн человек населения чуть ли не 3 млн на заработках за границей. Они присылают домой в совокупности 80–100 млн евро в месяц. При этом никаких социальных лифтов, разумеется, нет — особенно для русских «имперских крестоносцев». Как и во многих других постсоветских республиках, да и в регионах Российской Федерации. Отсутствие возможностей дома — вот ответ на вопрос, почему многие из них оказались в Донбассе и взяли в руки оружие.

Это социальный феномен, складывающееся на наших глазах сословие. Командир «Призрака» Алексей Мозговой блестяще определил принцип его формирования: «Никто, кроме тех, кто сейчас проливает кровь, не имеет права претендовать на малейший кусочек власти в новой республике. Если меня все прекрасно поняли, о чем речь, тогда милости прошу в бригаду «Призрак».

Игорь Стрелков и другие «крестоносцы» считают, что перемирие — это преступление. У них большие планы, пока направленные «вовне»: по пути на Киев, говорит Дима «Балу», было бы неплохо занять Польшу; повторно водрузить флаг над Рейхстагом, а там и до Вашингтона недалеко. «Надо устранить причину, чтобы не было последствий, — уверен Балу. — Причина у нас там, за океаном. Ну не Европа же: ее просто науськивают, они сами страдают от этих санкций».

Для нового сословия всегда найдется дело. «В Молдавии может быть та же «режиссура», — продолжает Дима обоснование «непрерывной революции». — Если там начнется (что-то вроде Майдана за евроинтеграцию. — «Профиль»), я точно знаю, кому позвонить. Я встану за свой дом по-любому, с оружием в руках стоять мне не привыкать. Мой город Бельцы будет как Славянск: это русскоговорящий город, там мои дети, там вся моя жизнь, там могилы моих предков. Моя мать — молдаванка, и дед, и бабка там похоронены, и тетки, и сестры мои две близняшки, — я за них буду воевать. Я им просто так не отдам ничего».

500-е. «Бегство от свободы»

Кроме тех, кто воюет за нацию, и тех, кто воюет против фашизма, есть и те, то не воюет. «Я их называю «пятисотые», — говорит Балу про беженцев. Он лично вывез из зоны боев около 10 тыс. человек. — Есть «груз 200» — это покойные воины и мирные, есть «трехсотые» — это раненые солдаты или мирные. А это «пятисотые»: это все беженки, независимо от пола. Если у тебя «есть в штанах», это еще не значит, что ты мужчина. Пример: за моим окном в Краснодаре расселились беженцы плотной комплекции, молодые мужики лет по 28–40. Их десять семей поселилось, наверное. И вот они, сидя на лавке, посасывая пивко, рассуждают про войну: «Зачем оно все вот это началось. Мы жили, и надо было сделать так, как сказали на Майдане». Ну меня там переклинило. Я позвонил своим друзьям-адыгейцам. Адыги приехали… После этого эти беженцы по сей день не выходят во двор, бабы выходят в магазин. Их гнать надо назад, чтоб они начали восстанавливать разрушенные города вместе с пленными».

По экспертным данным, в Луганске и Донецке за время войны погибло более тысячи мирных жителей. Выехало только из Донецка минимум 250 тыс. человек, а по некоторым оценкам — половина жителей почти миллионного города. Оставшиеся, те, кому ехать некуда и не на что, до сих пор не совсем понимают, что произошло. Голосовали на референдуме за независимость, потому что думали, будет крымский сценарий: все хотели в Россию. Теперь почти весь бизнес, весь политический класс выехал, остались только те, кому просто некуда ехать, кто боится бросить дом и имущество. Идеологические установки насчет фашистов и бандеровцев работают только до первой встречи с мародерами. Как изменится ситуация после надвигающейся неизбежно страшной зимы, пока говорить рано.

Но беженцами, похоже, становятся не только те, кто покидает разрушенные города Донбасса. «Бегством от свободы» когда-то называл Эрих Фромм свою книгу о том, как нацизм победил в Германии. События на юго-востоке Украины и тот идеологический гибрид Третьего Рима с СССР, который на фоне украинских событий почти полностью занял собой российский политический ландшафт, — это российское «бегство от свободы». Фромм пишет об упадке среднего класса, возрастании роли монополий и политической мобилизации нижних слоев среднего класса: их роль у нас играют бюрократы от исполнительной власти, депутаты всех уровней и силовики. Внешние и внутренние враги определены, «бегство от свободы» началось. Как далеко может зайти эта глубочайшая и трагическая трансформация общественного сознания, наглядно демонстрирует Донбасс.