Несколько крупных компаний захватили рынки и ресурсы, диктуют свои правила, устанавливают цены, вытесняют конкурентов, провоцируют экономическую деградацию и социальное неравенство. Если вы думаете, что это о сегодняшней России, то ошибаетесь. Речь не только о нашей стране на ее современном этапе развития. Проблемы монополизации рынков и картельных сговоров существуют ровно столько, сколько существует сама свободная торговля. И даже общепризнанный эталон рыночной экономики – США – не исключение. Более того, хотя антитрестовское законодательство Америки считается чуть ли не идеальным, именно там родились монополии нового тысячелетия – Apple, Google, Amazon, Facebook. Но мало кто знает, что в России антимонопольное законодательство родилось на полвека раньше, чем в США. По качеству оно не только не уступает заокеанскому, но во многом отвечает главным современным трендам защиты конкуренции.
С веками окрепло понимание: монополии нужно сдерживать, а конкуренцию – защищать. Только как? Пустить рынок на самотек, и пусть всем верховодит его «невидимая рука»? Американцы проверили: не работает – картели тут же начинают плести заговоры один за другим. Национализировать производство основных ресурсов, установить государственное регулирование цен? Те, кто стоял в очередях за колбасой и прочим дефицитом на излете советского периода, знают: и это не выход. Баланс между рыночной свободой и государственным регулированием соблюдать очень сложно, а путь от монополизации до национализации очень короток. «Об этом не пишут в учебниках истории, не пишут об этом и в учебниках по экономике. А надо бы», – говорит заместитель руководителя Федеральной антимонопольной службы (ФАС) Анатолий Голомолзин. Его авторству принадлежит уникальное аналитическое исследование защиты конкуренции в США и России, в котором досконально изучены работы американских и российских ученых с мировыми именами: историков, экономистов, философов, правоведов. Основные постулаты этого труда публикует «Профиль».
Тернистый путь американской демократии
Путь к «капиталистическому раю» в США не был, мягко говоря, усыпан розами. На рубеже XIX и XX столетий железнодорожные компании США «разжирели» за счет казны и добились от конгресса передачи им обширных государственных земель. От колебания стоимости денег страдали мелкие фермеры – заимодавцы при взыскании долгов получали больше, чем одалживали под заклад ферм. Нефтяная группа Рокфеллера подавила конкурентов, добившись для себя льготных тарифов. К началу прошлого века половину всех капиталов США контролировали, по выражению советского экономиста Григория Цыперовича, «шесть промышленных заправил различных монополистических организаций»: Рокфеллер, Гарриман, Пирповт, Морган, Вандербильд и Гульд.
Все это предопределяло необходимость реформ. «Народ Соединенных Штатов, так же, как и других стран, чувствует на себе власть этих конгломератов и требует от всех законодательных органов средство борьбы с этим злом, которое только выросло в огромных размерах за последнее время, – выступал с речью перед сенатом в 1890 году сенатор Джон Шерман. – Мы знали монополии и привилегии прошлого, но никогда ранее не видели таких гигантов, как сегодня. Вы должны либо прислушаться к этому требованию народа, либо быть готовыми к приходу на ваше место социалистов, коммунистов и нигилистов». Сегодня закон Шермана наряду с законом Клейтона 1914 года составляют основу американского антимонопольного законодательства.
Однако формулировки законов были настолько широки, что суды получили большую свободу для их толкования, и за 125 лет существования этих норм весы американской Фемиды склонялись то в одну, то в другую сторону. Иногда антимонопольное законодательство становилось громоотводом для народного протеста, в других случаях оно отражало общественный консенсус по общим принципам.
Да и промышленников‑монополистов закон Шермана поначалу несильно напугал. Они стали бороться против него тактикой проволочек и обструкций в судах. В частности, президент Теодор Рузвельт высказывал опасения, что американская индустрия перешла в руки корпоративных гигантов, которые концентрируют общественное богатство в руках малого количества людей, расширяющих свою власть и на политиков.
От депрессии к прогрессу
Первая победа в борьбе с махинациями трестов была одержана вскоре после того, как Рузвельт занял президентское кресло: была признана незаконной власть, полученная в результате слияния железнодорожных компаний Northern Pacific и Great Northern. В 1911 году Верховный суд принял постановление о том, что Standard Oil of New Jersey незаконно монополизировала нефтеперерабатывающую промышленность. Вскоре было принято решение по разделению American Tobacco Company.
А в 30‑е, годы Великой депрессии, Америка приобрела исключительный опыт, когда государство санкционировало картелизацию национальной экономики. Итог был печальный: депрессию это не остановило. Однако антимонопольное регулирование не отменили как таковое – оно не исчезло из политических дебатов, не прекратилась и судебная практика. После Второй мировой войны борьбу с монополиями возобновили, ввели жесткие правила, предоставили судам власть, которую они не имели ни в какой другой сфере действующего законодательства. Тем не менее до середины XX века число судебных решений по принудительному разделению компаний не превышало и десятка.
Проблемой было и то, что судебные процессы затягивались на годы. Тяжбы по IBM, например, продолжались с 1975‑го по 1982 год, расходы правительства составили около $200 млн. При этом ситуация на рынках все время кардинально менялась и первоначальные обвинения теряли всякую актуальность.
Призрак Шермана следит за тобой
Стоило прогрессу начаться, его было уже не остановить. Так, весьма примечателен был прецедент отделения местных телефонных компаний Bell от AT&T. Это привело к взрывному развитию инновационных рынков в сфере информационных технологий, до этого искусственно сдерживаемому. Новые продукты и сервисы стали заполнять рынок, так появились голосовая почта и интернет. Тогда стало понятно: фундаментально система Bell сдерживала прогресс.
Закон Шермана оказал не только прямое, но и косвенное воздействие на поведение крупных фирм, представители которых заявляли, что предпочитают концентрироваться на завоевании новых рынков, чем на укреплении своих позиций на традиционных. «В совете директоров любой крупной корпорации сидит призрак сенатора Шермана», – говорили тогда. Начиная с 70‑х годов добровольные реструктуризации в виде отказов от прав собственности (продаж филиалов, подразделений и прав выпуска части ассортимента продукции) стали повседневным явлением американской экономики. Правительство всегда будет более грубым хирургом, чем руководство компаний, рассудил бизнес.
В первую очередь масштабной реструктуризации подверглись компании, где законсервировались структурные несовершенства. Свою роль сыграли в этом также иностранная конкуренция и технологические новации. Структурные реформы провели также в топливно-энергетическом комплексе, на транспорте, в области связи. Были сформированы новые институты и правила отраслевого и тарифного регулирования. Затем образовались конкурентные рынки электроэнергии, природного газа, телекоммуникаций, железнодорожного транспорта. С созданием коммерческой инфраструктуры начались процессы дерегулирования этих рынков. Этот опыт с отставанием в 10–30 лет стал тиражироваться в других странах мира: в Великобритании, Австралии, странах ЕС, в Японии и Южной Корее. Экономические реформы расширяли свои границы на Восточную Европу, страны Латинской Америки, Азии, Африки.
Марш гигантов
Однако слишком строгое соблюдение антимонопольного законодательства в послевоенный период вызвало негативную реакцию. В 70‑х стало превалировать новое экономическое мышление, доктрина которого родилась в Чикагской школе права и экономики. Рынки изначально конкурентны, считали представители этой школы, и правительства не должны в них вмешиваться. Влияние этой доктрины росло, и вскоре ее стали разделять и суды. В частности, монопольно высокие цены они перестали считать проблемой, если барьеры входа на рынки были низкими.
Даже конкурентные рынки неэффективны, критиковал чикагцев экономист-кейнсианец, нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц, а «невидимая рука рынка» Адама Смита потому и невидимая, что ее не существует. Действительно, рынки не являются конкурентными в общем случае, существует широкий набор механизмов, благодаря которым рыночная власть возникает, поддерживается и расширяется. Самым опасным последствием распространения идей Чикагской школы стала утрата понимания, что концентрированная экономическая власть влияет не только на рыночную конкуренцию, но и на демократическое политическое участие.
Сегодня компании-гиганты снова на марше и усиливают свое присутствие на глобальных рынках. Такой высокой прибыли американских корпораций по доле в ВВП не было с 1929 года. Apple, Google, Amazon доминируют в сегодняшней экономике, как доминировали в экономике рузвельтовских дней US Steel, Standard Oil and Sears, Roebuck and Company. Современные гиганты опережают своих соперников в одной области за другой и создают мощную защиту от конкуренции. Их обороты эквивалентны 10% ВВП Америки и 47% – Японии. В ряде секторов новые цифровые компании заняли доминирующие позиции и оказывают значительное влияние на реальный сектор экономики.
Эта тенденция, складывающаяся в США и на мировых рынках, заставляет по-новому осмыслить подходы в сфере экономического анализа и ставит вопрос о фундаментальной переоценке ценностей.
Особенности национальной торговли
Право заниматься торговлей «людям всякого звания» даровал подданным своим указом в 1711 году Петр Первый. Он же учредил торгово‑промышленные компании, при нем был составлен Регламент мануфактур-коллегии, с ведома которой всем дозволялось заводить фабрики. «Не выключать других в пользу одних, и иметь в виду, что от соперничества между заводчиками зависели не только размножения мануфактур, но также достоинство и дешевизна произведений», – гласил регламент, и этот документ можно считать одним из первых юридических актов, защищавших конкуренцию. Это и есть прообраз краеугольного камня современного мирового антимонопольного законодательства – механизма контроля крупных сделок слияний и приобретений. Его цель – недопущение ограничения конкуренции, в том числе вследствие возникновения или усиления доминирующего положения компаний на соответствующих товарных рынках.
С именем Петра I связано и открытие биржевых (организованных) торгов в России. Пожалуй, наиболее значимые результаты по развитию организованной торговли были достигнуты в торговой слободе Кяхта (территория современной Бурятии), что возникла на границе с Китаем по итогам подписания мирного кяхтинского договора 1727 года. Чтобы развить «всегдашний торг» в далеком и безлюдном краю, граф Савва Рагузинский-Владиславич – дипломат и основатель Кяхты – распорядился: «Когда слобода, анбары, лавки и прочее построено будет, купцам отдать в наем по умеренной цене и в том государственный интерес умножить».
Более полутора веков Кяхта являлась важным торговым центром Российской империи на перекрестке Великого чайного пути. В Китай вывозили меха, сукно, кожи, листовое железо. Из Китая – чай, ревень, шелк, бархат, сахар-леденец, предметы прикладного искусства. В 1851 году Кяхта была единственной слободой в России, получившей право быть самоуправляемой. По удельному весу купечества Кяхта была самым торгующим городом не только Сибири, но и России. Но сговоры на торгах при этом были одной из главных проблем слободы.
Запрет на ограничивающие конкуренцию соглашения ввел своим уложением уже Николай Первый в 1845 году. Не допускались как ценовые соглашения конкурирующих на рынке хозяйствующих субъектов, так и сговоры на торгах. В статье 1615, например, говорилось о запрете действий промышленников и торговцев продовольственными и промышленными «необходимой потребности товарами», приводящих к «возвышению цен» или «непомерному» понижению цен.
Уложением также был установлен запрет на злоупотребления на рынке «жизненно важных товаров», в чем-то он похож на аналогичный запрет на злоупотребление доминирующим положением на рынке в современном антимонопольном законодательстве.
Примечательно, что уложение появилось почти на полвека раньше, чем антитрестовские законы Шермана и Клейтона в США, ставшие позднее образцом для подражания для всего мира.
Сослать бы Нобеля в Сибирь
Но одно дело закон, другое – его применение. На практике вплоть до революции 1917 года экономика России шла по пути монополизации: монополии злоупотребляли своим положением, на рынках процветали картели.
Особенно злоупотребляли сговорами, как писал Григорий Цыперович, в «области торговли хлебом, мясом, яйцами, кожами и тому подобными предметами массового потребления». «Группы скупщиков, владельцев оптовых складов, экспортеров и другие» заключали «временные спекулятивные соглашения», которые носили «самые причудливые названия: ринги (кольца), корнеры (углы) и т. д.». Ринги и корнеры давали «довольно отчетливую картину замены конкуренции солидарным выступлением значительной группы капиталистов». Итог: «массовый потребитель остается без хлеба, без мяса, молока, яиц и вынужден отказаться от самых элементарных потребностей».
В начале XX века синдикаты и тресты подчинили все важнейшие отрасли промышленности России. «Производство угля, железа, стали, нефти, меди, хлопчатобумажной пряжи, стекла и т. д. – все это находится в руках могущественных синдикатов и трестов, – писал Цыперович. – Но их влиянию все более и более подчиняются и отрасли промышленности, перерабатывающие сырье и полупродукты в готовые изделия».
В 1906 году из 18 крупнейших предприятий, составлявших 60% всех угольных предприятий Донецкого бассейна, родился синдикат «Продуголь». В руках этой могущественной организации, правление которой находилось в Париже, оказалось около трех четвертей всей добычи Донецкого бассейна. Почти одновременно с «Продуглем» в 1907–1908 годах в Сибири образовались два синдиката – Черемховский и Забайкальский. Они установили нормы добычи угля (80 млн пудов и 25 млн пудов соответственно) и разграничили районы его сбыта таким образом, что поставка угля для Сибирской железной дороги досталась Черемховскому синдикату, а для Забайкальской – Забайкальскому.
После революции 1905 года большинство отраслей промышленности России и значительная часть транспорта, питающихся минеральным топливом, попали в полную зависимость от трех основных угольных организаций. В течение короткого времени они поставили весь внутренний рынок перед хроническим недопроизводством, сопровождавшимся беспрерывным повышением цен на уголь. Это довело страну до «угольного голода» как раз к началу Первой мировой.
Вся нефтедобыча в России к началу войны тоже фактически находилась под контролем четырех крупнейших обществ: русско-американской «Генеральной нефтяной компании» (General Oil Company), английской компании «Шелл», голландской «Королевской генеральной компании» и товарищества Нобеля. Фирма Нобеля, пользуясь тем, что в ее руках и в руках ротшильдовских фирм находилась значительная часть транспортных средств, сконцентрировала у себя сбыт на самых важных рынках России. При помощи «местных соглашений» взаимная конкуренция этих групп сводилась к нулю, и потребители попадали в руки одной компании.
Одновременно с лихорадочным объединением угольной и нефтяной промышленности синдикаты образовывались и в металлургии. Практически монополистом на этом рынке стало объединение «Продамета». Его рыночная власть усилилась за счет скупки предприятий, добывающих уголь и руду.
Как видно, антимонопольное законодательство не оказало в начале XX века оздоравливающего влияния на экономику страны. История «борьбы» самодержавного правительства с синдикатами и трестами в России даже при наличии в своде законов запретов антиконкурентных соглашений дала «поразительные образцы бессилия карательных мер и дискредитировала их бесповоротно».
Однако капитуляция правительства перед объединенным капиталом не остудила пыл широких слоев общества. Аграрии, например, постоянно требовали «непризнания» синдикатов и трестов, а также полного воспрещения и самых крайних мер против синдикатчиков. В Госдуме того времени, бывало, поговаривали: «Надо сослать Нобеля в Сибирь, и цены понизятся».
Казалось, что перерождение экономической и социальной ткани страны зашло уже так далеко, что только новая политическая организация в новых общественных условиях могла как-то решить проблему. Эта идея прочно захватила умы и мирового социалистического движения. Резолюция по вопросу о синдикатах и трестах, принятая на Парижском международном социалистическом конгрессе в 1900 году и подтвержденная на следующих конгрессах, увы, гласила: «Единственным реальным выходом из гнетущего положения должна быть национализация, а в дальнейшей стадии – международное регулирование производства во всех отраслях, в которых международные тресты достигли наивысшего развития».
Короткий путь к разрухе и голоду
Об этом не упоминают в учебниках истории, не пишут и в учебниках по экономике. А надо бы. Очень коротким оказался путь от противозаконных синдикатов и трестов к обобществлению торговли и производства после Октябрьской революции 1917 года.
Распространившаяся в масштабах всей страны и всех сфер деятельности частно-хозяйственная монополия дала отработанный образец регулирования экономики.
Этот опыт говорил: производство и сбыт можно регулировать, не опираясь на рыночные механизмы. То есть цены можно устанавливать и поддерживать, рынки можно делить по продуктовому и территориальному принципу, прибыли между предприятиями могут распределять наемные управленцы. Последним, вообще говоря, все равно, какая у них в управлении собственность – частная или государственная.
С революции началась легализация запрещенных в рыночной экономике организаций и объединений. «Надлежит приступить немедленно к принудительному государственному синдицированию, а там, где это по техническим и экономическим условиям невозможно, к трестированию отраслей крупной промышленности, вырабатывающей продукцию массового потребления», – гласила, в частности, резолюция 3‑й Всероссийской конференции профсоюзов по вопросу о контроле над производством и распределением и об организации производства в России, проводившейся в 1917 году.
В августе того года российский предприниматель и банкир Павел Рябушинский открыто обвинил «министров‑социалистов» в составе Временного правительства и «лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов» в экономической разрухе. Введенная правительством «хлебная монополия», предусматривавшая отчуждение хлеба только госорганами и по твердым ценам, ударила по частной торговле. С разрушением частного торгового аппарата, утверждал Рябушинский, страну неминуемо ждет голод.
Как предсказывал предприниматель, финансово‑экономический провал и разруха не заставили себя ждать. Обвиняли в этом, конечно же, торгово‑промышленный класс. Но страшный голод в СССР в начале 20‑х и в начале 30‑х годов стал следствием демагогии, репрессий, политики огосударствления и монополизации конкурентных секторов сельского хозяйства и торговли.
После Октябрьской социалистической революции в стране начался чудовищный по своим масштабам и последствиям эксперимент «зажимания» свободных рыночных сил.
В поисках баланса
Не будем спешить «посыпать голову пеплом» и признавать мнимое историческое поражение социализма перед капитализмом, равно как испытывать большой оптимизм по поводу неизбежности победы идей коммунизма в будущем. Вопрос не в идеологемах, а в понимании жизни и сущности «приводных ремней» хозяйственного механизма. «Капитализм и социализм представляют отвлеченные начала, которым не соответствует никакая простая действительность, – писал философ Николай Бердяев. – Идеологи капитализма не хотели видеть в хозяйстве организма, и идеологи социализма лишь продолжали их дело разрушения идеи хозяйственного организма. Революционными путями нельзя реформировать и улучшить хозяйство. Все опыты социальных революций уничтожают свободу лица в хозяйственной жизни».
Биполярная борьба, которая велась в 1917–1989 годах, сегодня осталась в прошлом. Пора закончить дискуссию и о противопоставлении плановой и рыночной экономики как основных характеристик социалистической и капиталистической форм хозяйствования. С учетом понимания взаимосвязи целостного бытия и «невидимой руки рынка», представления хозяйства через взаимодействие рациональных и иррациональных сил понятно, что такая дискуссия лишена смысла.
Экономика – та же яхта, говорил один из выдающихся экономистов XX века, специалист по международной торговле, теории монополии и эконометрике, нобелевский лауреат Василий Леонтьев. Пока компаниям не разрешено извлекать прибыли, экономика не развивается. Яхта не плывет, пока нет ветра. Это пример бывшего СССР. Но яхта поплывет не туда, если правительство не предоставит карту и отвес, не будет вести корабль. Это пример американской экономики. «Нужно ли вмешательство государства в экономику? – задавался вопросом Леонтьев. И отвечал: – Да, в той мере, в какой это поощряет цивилизованное предпринимательство». «Всё, что может правительство сделать полезного в экономической политике, – это найти и поддерживать оптимальный баланс между регулированием и свободной игрой рыночных сил», – писал он.
С вопросами согласования плана и рынка связывал разработку методов государственной экономической политики выдающийся советский ученый-экономист Виктор Новожилов. Он называл рынок «мозгом денежного хозяйства» и ставил под сомнение само его существование в случае, если «план строится вопреки рынку». Тогда, в 1960‑х, «проблема согласования личных интересов с общественными, соотношение плана и рынка, экономической директивы и прогноза, централизованного государства и демократического управления» были не менее актуальны, чем в 1920‑х.
Фундаментальные утраты
Клише «командно-административное управление» ни в коей мере не соотносится с уникальными примерами передовой экономической мысли и эффективного регулирования рынка советского периода. Так, системный подход, реализованный по плану ГОЭЛРО в сферах топливных и водных ресурсов, транспорта, сельского хозяйства и промышленности, обеспечил ускоренное развитие экономики страны, кардинальную ее модернизацию, повышение производительности труда и уровня жизни на основе электрификации.
Передовые наработки в России не прерывались в течение всего прошлого столетия. В эпоху экономики цифровых алгоритмов нужно помнить, что широкое международное признание получили отечественные работы по системному анализу функционирования и развития народного хозяйства, экономико-математическому моделированию.
Планирование, программно-целевые методы развития экономики, наработки в области ценообразования – всё это достижения советского периода. Но к признанным во всем мире относятся также подходы к учету конъюнктуры рынков и экономической кибернетики, развитию новых областей фундаментальной и прикладной науки с акцентом на приложение научного знания к жизни, технике, государственной работе.
В начале 90‑х годов в нашей стране, к сожалению, был в значительной степени утерян опыт долгосрочного и среднесрочного планирования развития экономики и сложилось неравное распределение благ. Однако была приобретена свобода экономической деятельности, и пришло осознание того, что конкуренцию нужно защищать. Нормы нового антимонопольного законодательства были закреплены в одном из самых первых системных законов постперестроечной России – законе РСФСР от 22 марта 1991 года «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках». Но это уже новая история.
0
44.25
