80 лет назад Ян Ларри отправил Сталину письмо, в котором сообщил, что отныне станет его личным писателем и будет по главам отправлять вождю написанную только для него повесть. Абсурдный на первый взгляд поступок не то чтобы не имел прецедентов: к 1940 году общением со Сталиным посредством литературы вошло в обиход. Поэты, писатели и даже бывшие соратники писали для Сталина произведения, чтобы доказать свою преданность, извиниться за неуважительное поведение или просто попросить отремонтировать дачу. Ульяна Волохова нашла произведения, которые отправляли Сталину, и выяснила, что хотели сказать их авторы
Случай первый: критика
Ян Ларри
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого — веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой — необыкновенных Буцефалов, третий — замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.
Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель…
Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.
Я буду писать только для Вас, не требуя для себя ни орденов, ни гонорара, ни почестей, ни славы.
Возможно, что мои литературные способности не встретят Вашего одобрения, но за это, надеюсь, Вы не осудите меня, как не осуждают людей за рыжий цвет волос или за выщербленные зубы. Отсутствие талантливости я постараюсь заменить усердием, добросовестным отношением к принятым на себя обязательствам.
Дабы не утомить Вас и не нанести Вам травматического повреждения обилием скучных страниц, я решил посылать свою первую повесть коротенькими главами, твердо памятуя, что скука, как и яд, в небольших дозах не только не угрожает здоровью, но, как правило, даже закаляет людей.
Вы никогда не узнаете моего настоящего имени. Но я хотел бы, чтобы Вы знали, что есть в Ленинграде один чудак, который своеобразно проводит часы своего досуга — создает литературное произведение для единственного человека, и этот чудак, не придумав ни одного путного псевдонима, решил подписываться Кулиджары. В солнечной Грузии, существование которой оправдано тем, что эта страна дала нам Сталина, слово Кулиджары, пожалуй, можно встретить, и, возможно, Вы знаете значение его.
В декабре 1940 года писатель-фантаст Ян Ларри отправил в Кремль письмо на имя Иосифа Сталина. В нем он сообщал, что собирается стать личным писателем главы советского государства и будет присылать по частям повесть, написанную специально для него. Письмо было подписано псевдонимом Кулиджары — так в Грузии называли персидские войска, состоявшие из обращенных в ислам христиан и отличавшихся особой преданностью шаху.
Ян Ларри родился в 1900 году в Риге. В девятилетнем возрасте остался сиротой, во время Первой мировой был мобилизован, после революции встал на сторону красных, воевал в Гражданской войне. Демобилизовавшись, поступил на биологический факультет Харьковского университета, начал заниматься литературой, затем переехал в Ленинград. Первую пятилетку встретил восторженно — повестью «Окно в будущее» и публицистическим сборником «Пять лет». Обе книги воспевали мудрость и решительность партии и энтузиазм советского народа, приступившего к великой стройке. В 1931 году он написал утопию «Страна счастливых» — роман про победу социализма в СССР, где отменили деньги, всем доступна в изобилии изысканная еда, туалеты для рабочих отделывают чистым золотом, а единственной проблемой оказывается грозящий энергетический кризис. Роман раскритиковали как «классово-враждебное шовинистическое и клеветническое произведение», отказывающееся от идеи мировой революции. Ларри решил больше не заниматься литературой, но спустя несколько лет согласился по заданию Маршака написать научно-фантастическую повесть для детей. Так появилась одна из самых популярных советских детских книжек «Необыкновенные приключения Карика и Вали» — повесть об уменьшившихся до размеров букашек брате и сестре, которые отправляются в путешествие по миру насекомых. Возможно, Ян Ларри так и остался бы в истории исключительно как автор «Приключений Карика и Вали», если бы в 1940 году он не решился на безумное предприятие — рассказать Сталину о проблемах в советской стране в форме фантастической повести «Небесный гость».
По сюжету в поселке под Ленинградом падает космический корабль, на нем обнаруживается говорящий на чистом русском языке пришелец с социалистического Марса. Марсианин живо интересуется происходящим в СССР, но из его разговоров с колхозниками, инженерами и литераторами становится понятно, что социалистическое строительство на Земле сильно уступает марсианскому: дефицит достиг такого уровня, что капуста кажется жителям тропическим лакомством, страну заполонили бюрократы, получающие зарплату ни за что, пресса окончательно превратилась в пособие по политграмоте, а идеологическим воспитанием молодежи давно занимается сама молодежь. Несмотря на фантастическое обрамление, повесть критиковала реальный Советский Союз: описывая жизнь простых советских людей, Ларри пытался продемонстрировать Сталину, что страна не приближается, а удаляется от социалистических идеалов. Верный букве соцреализма, он изображал советскую действительность в ее революционном развитии.
Первое письмо и первую главу повести Ларри отправил Сталину в декабре 1940 года. В течение следующих месяцев он успел отправить в Кремль еще шесть глав «Небесного гостя», сопровождая их адресованными Сталину письмами. Неизвестно, привлекла ли повесть внимание Сталина, но в НКВД неизвестным писателем заинтересовались. 13 апреля 1941 года Яна Ларри арестовали «за критику в повести „Небесный гость" мероприятий ВКП(б) и Советского правительства с контрреволюционных троцкистских позиций», а 5 июля осудили на 10 лет лишения свободы с последующим поражением в правах сроком на пять лет.
Рукопись повести осталась в архивах спецслужб и в конце 1980-х была передана в ленинградское отделение Союза писателей. В 1990 году две главы из нее были впервые опубликованы в газете «Известия» от 16 мая с вступительным словом Владимира Бахтина.
«Небесный гость»
Глава 1. Фрагмент
Конечно, я рассказал ему всю историю человечества, познакомил его с классовой борьбой и подробно описал государственный строй в нашей стране. В свою очередь марсианин сообщил мне историю Марса, которая оказалась похожей на историю Земли, и закончил свой рассказ сообщением о том, что у них на Марсе советское государство существует уже 117 лет, что меня чрезвычайно обрадовало, так как марсианин мог, стало быть, поделиться с нами богатейшим опытом. Я показал небесному гостю газеты, и, к моему удивлению, он бойко начал читать их на чисто русском языке. Он начал читать с увлечением, но скоро вся его бойкость исчезла. Зевота начала раздирать рот марсианина на две половины. Я совсем упустил из виду, что он не житель советской страны, а поэтому, очевидно, читает все подряд.
Прикрывая рот ладонью, марсианин сказал, зевая:
— А скучноватая у вас жизнь на Земле. Читал, читал, но так ничего и не мог понять. Чем вы живете? Какие проблемы волнуют вас? Судя по вашим газетам, вы только и занимаетесь тем, что выступаете с яркими, содержательными речами на собраниях да отмечаете разные исторические даты и справляете юбилеи. А разве ваше настоящее так уж отвратительно, что вы ничего не пишете о нем? И почему никто из вас не смотрит в будущее? Неужели оно такое мрачное, что вы боитесь заглянуть в него?
— Не принято у нас смотреть в будущее.
— А может быть, у вас ни будущего, ни настоящего?
— Что вы? Вы только посмотрите — я завтра сведу вас в кино на фильм «День нового мира» — как интересна и содержательна наша жизнь. Это не жизнь, а поэма.
— Не понимаю в таком случае, почему же все это не находит своего отражения в газетах.
— Вы не одиноки,— сказал я,— мы тоже ничего не понимаем.
Случай второй: оправдание
Николай Бухарин
Здравствуй Коба!
(Я обращаюсь к тебе по прежнему, ибо по прежнему отношусь к тебе, несмотря на все, что произошло, и не хочу давать повода думать, что у меня есть хоть какое-нибудь недоброе чувство к вам, выключившим меня из своей среды и отправившим меня сюда — об этом я скажу подробнее после).
<…> Вот уже несколько ночей подряд я собираюсь тебе писать, просто потому, что хочу тебе писать, не могу не писать, ибо и теперь ощущаю тебя, как какого-то близкого (пусть сколько угодно хихикают в кулак над этим, кому нравится; пусть издеваются, пусть распространяются о моем «лицемерии» — мне это решительно все равно: я в полной мере испытал уже все...). Не обезсудь, если что не понравится, но я вовсе не хочу отсылать чего либо «облизанного», как говорил Пушкин, пусть у тебя будет и этот крик мой, на этот раз уже из тюрьмы.
<…> До чего ужасно и противоречиво мое положение, ты просто не поверишь. Ведь, я любого тюремного надзирателя-чекиста считаю своим — а он меня называет «гражданин», смотрит, как на преступника, хотя корректен. Я тюрьму считаю своей. Я почти месяц не хожу на прогулку, чтобы не видеть взглядов, которые на меня бросают часовые,— лучше сидеть в дыре своей, только не встречаться с людьми, которые думают про меня плохое. Это состояние так мучительно, горечь и обида так велики, что думаешь все время о том, как уйти от этой действительности...
Первое время я уходил так, что все время читал и ночи напролет писал. Разреши для отдыха мне (ибо у меня страшно разболелась голова от волнения) сделать перерыв и перейти к моей работе. (Я здесь кончил книгу),— это другая тема, и я чуть-чуть успокоюсь.
Книгу я задумал написать, когда был за границей для покупки архива Маркса. Я ясно видел, что широкие круги интеллигенции нюхают воздух: с кем итти; что интерес к СССР огромен; что, однако, эти круги интересуются специфическими вопросами, на которые часто у них с нашей стороны нет ответа. Огромный успех моего доклада в Париже объяснялся, как мне говорили, тем, что я поставил ряд именно таких вопросов. Тогда я задумал написать книгу на эти темы. Не скрою и того, что и здесь у меня были мечты и надежды. Я думал, что ты ее прочтешь, хотел ее тебе посвятить и просить тебя написать маленькое предисловие, чтоб все знали, что я целиком признаю себя твоим учеником, открыто выступал именно так. Думал: ну, вот, это тоже точка над i, пусть больше никто не осмелится трепаться. И это полетело все прахом!..
Но я половину с лишком дописал до тюрьмы, а здесь написал вторую часть об СССР. <...> Не знаю уж, как удалось. Писал порциями, не видел целого, а теперь уж у меня ничего нет на руках. Я бы очень просил, чтобы мне дали все для отделки, просмотра, уничтожения неизбежных при таком методе писания повторений, для дополнений, исправлений. Я очень бы просил, чтоб дали мне возможность окончательно отделать эту работу и затем отослать тебе, а ты сделаешь, что найдешь нужным (если бы я мог надеяться, что ты укажешь, что нужно исправить и т. д., я был бы просто счастлив); если бы можно было бы напечатать, хотя бы под псевдонимом, это было бы счастье, ибо мучительно работать впустую.
27 февраля 1937 года Николая Бухарина арестовали. До этого он девять лет находился в оппозиции: политические разногласия со Сталиным обозначились в 1928 году, когда Бухарин предложил разворачивать социалистическое строительство эволюционно, а не революционно. Эта позиция была определена на пленуме ЦК как правый уклон, и с апреля 1929 года Бухарина стали последовательно смещать с руководящих постов: сняли с поста главного редактора «Правды», который он занимал с 1917 года, вытеснили из руководства Коминтерна, вывели из Политбюро ЦК, перевели из членов ЦК ВКП(б) в кандидаты. В течение следующих лет его положение было шатким: несмотря на отлучение от большой политики, он был назначен главным редактором «Известий», выступал на I съезде советских писателей и вообще принимал активное участие в культурной жизни. Так продолжалось до 1937 года: в феврале он был арестован по обвинению в шпионаже, измене родине, убийстве Кирова и Горького и заговоре против Ленина в 1918 году.
На время следствия Бухарин был помещен во внутреннюю тюрьму Лубянки. Там сразу после ареста он начал писать работу «Социализм и его культура», вторую часть книги «Кризис капиталистической культуры и социализм». Первую часть — «Деградация культуры и фашизм» — Бухарин написал еще до ареста (ее изъяли при обыске, и она до сих пор не найдена). Работать над ней он начал сразу после возвращения из Европы, где в том числе выступал в Париже на заседании Ассоциации по изучению культуры с докладом «Основные проблемы современной культуры».
12 глав «Социализма и его культуры» Бухарин от руки написал в тюремной камере чуть больше чем за месяц. 15 апреля 1937 года он отправил Сталину длинное письмо — около десяти машинописных страниц — в попытке объясниться с бывшим другом и соратником. Он признавал, что заблуждался в своем противостоянии Сталину, что старался следовать букве ленинского учения, но упустил суть — иногда нужно идти не за буквой, а за духом, а духом был Сталин. В том же письме Бухарин сообщил, что в заключении написал книгу «Социализм и его культура», которую посвящает Сталину и надеется на то, что он прочтет ее и выскажет свое мнение. В книге Бухарин предлагал развернутое теоретическое обоснование превосходства социалистической культуры над капиталистической, венчавшееся утверждением, что только социалистическая культура указывает человечеству путь в будущее, а потому важнейшей миссией Советского Союза оказывается защита всей мировой культуры. Тезисы Бухарина были актуальны: в этот период Советский Союз активно выступал в Европе как организатор антифашистских сил и пропагандировал объединение прогрессивного человечества для защиты культуры от фашизма. Отправляя Сталину рукопись, Бухарин, по-видимому, стремился показать, что по-прежнему может быть полезен советскому государству если не как управленец, то как теоретик.
Неизвестно, попала ли рукопись к Сталину, но ни это, ни последующие письма его не смягчили. Без ответа осталось даже последнее, в котором Бухарин просил не расстреливать его, а дать ему возможность отравиться в камере. Николая Бухарина и 17 других подсудимых приговорили к расстрелу и привели приговор в исполнение 15 марта 1938 года. «Социализм и его культура», как и другие произведения, написанные Бухариным за 12,5 месяцев тюремного заключения — «Философские арабески», неоконченный роман «Времена» и цикл стихотворений,— были впервые опубликованы в 2008 году в книге «Узник Лубянки».
Социализм и его культура (фрагменты)
о росте культуры в СССР
Сейчас в СССР мы на опыте социалистического строительства видим, как ускоряются темпы не только технического и экономического, но и культурного развития (это теперь факт, никем не оспариваемый); как растет личность трудящегося и как она обогащается по своему содержанию; как завоевания «внешней цивилизации» сопровождаются ростом духовной культуры. Так великое строительство материальной основы социализма сопровождается строительством новой, социалистической, культуры.
о социалистической культуре
Разностороннее развитие, овладение всем культурным наследством, критическая его переработка, быстрое движение вперед, а не регресс, не скептицизм, не «Экклезиаст», не «vanitas vanitatum et omnia vanitas» («суета сует и всяческая суета»),— таково жизнеутверждающее, творческое, оптимистическое начало социалистической культуры. Она развивается и будет развиваться дальше в ином (антидекадентском) измерении.
о превосходстве социалистической культуры
Социализм в состоянии осуществить более высокую производительность общественного труда, а следовательно, и более высокую ступень культурного развития вообще.
о кризисе капиталистической культуры
Великий кризис капитализма налицо: вся его культура в упадке, он полон смертельных противоречий, струны истории натянуты, как никогда. Из мировой войны вышла революция пролетариата, родился первый громадный оазис нового мира, СССР. Тем самым дано коренное изменение всей мировой обстановки, изменение принципиальное, имеющее всемирно-историческое значение, изменение, определяющее новую эру в развитии человечества вообще.
о культурах народов СССР
Фактом является рост всех без исключения культур этих народов. Фактом является их мирное сожительство. Фактом является их нерушимая дружба. Фактом является рост их взаимосвязи. Фактом является — на основе развития многообразных, национальных по форме, социалистических по содержанию, культур — единой и целостной советской культуры социализма.
о культурной миссии СССР
Только социализм может подойти ко всем этим культурам не как колонизатор и не как искатель мистики и экзотики. И поэтому только социализм может дать синтез «Европы» и «Азии» под углом зрения дальнейшего продвижения вперед, на основе социалистического гуманизма и ориентации на человека при использовании все более могучей власти над внешней природой.
о партийном руководстве в культуре
От коммунистической партии идет организационная культура. Возьмем искусство. Откуда, как не от партии (Сталин) шел лозунг социалистического реализма, под знамена которого стало искусство страны Советов? Этот лозунг перешел, впрочем, границы нашей страны и сделался достоянием всех революционных художников, поэтов, артистов мира.
о защите культуры
История возлагает на СССР всемирную миссию: защиты культуры.
Случай третий: прошение
Демьян Бедный
Дорогой Иосиф Виссарионович,
накопились — существенные, для меня — мелочи.
<…>
Разрешите «похитрить» в расчете, что Вы, как всегда, сразу раскусите, в чем тут дело. Прежде всего, я хотел бы, чтобы Вас рассмешила прилагаемая сказка «Кисель и ложка». Реальная ее подоплека: т. Ежов на мои вздохи, что дача — «мечта», от которой меня клещами не оторвать, но 40-километровая досягаемость ее для моего разбитого (а теперь уже ушедшего в капитальный ремонт) Фордика весьма слабовата, сказал мне категорически: ты получишь новую машину. Прошли май, июнь, идет июль. Ежов — по причинам, известным ему, а не мне,— прячется от меня, как черт от ладана: не дозвониться к нему, а на записки — и на прилагаемую сказку — не отвечает. Меня это, старого и пуганого воробья, настораживает, тем более что и «мечта» остается только мечтой,— возбуждает настороженность и та подозрительная медленность, с какой — третий месяц! — («А работы на 1? недели!») ищут для нее маляров и все никак не найдут, и будет ли дача готова к концу лета, неизвестно,— а пока я «без киселя и без ложки», живу возле Будённого в сторожке и обретаюсь в состоянии некоторой подавленности. У меня развилась за последние годы тягостная форма мнительности, все мне кажется, не вступил ли я ненароком во что-то слизкое, я все оглядываю свои подметки: «Ежов держит себя в отношении меня явно оскорбительно... Э-э-э-э-э... Не прилипло ли чегo опять...» И осматриваю подметки...
Но по-честному: я все же сказку посылаю не только, чтобы Вы улыбнулись. Вы — чтец, дай бог каждому. Я впервые, шутки ради, написал прозаическую сказочку, и она мне самому так со стороны формы понравилась, что я приуныл: дескать, что же это я промазал такую форму раньше, ни разу не использовал ее! А к этому, заметьте, что я вообще сильно стал подумывать о прозе и пообещал «Красной ночи» повесть даже — «Влас». Если Вам покажется, что случайная моя первинка сказочно-прозаическая формально чего-либо стоит, это меня приободрит. Со стихами у меня «сбои». Пора переключаться на другое, если это другое удается.
Хотел бы Вас пореже беспокоить.
Сердечный привет!
В 1930 году высокое положение главного революционного поэта Демьяна Бедного в иерархии советской власти пошатнулось. Секретариат ЦК ВКП(б) осудил поэтические фельетоны «Слезай с печки» и «Без пощады», в которых Бедный высмеивал образы русских богатырей, за «огульное охаивание „России" и „русского"». В поисках защиты Бедный обратился к Сталину, которого считал близким другом: в письмах он обращался к нему «родной» и мог запросто рассказать о результатах своих медицинских анализов.
Сталин, однако, проявил суровость: на письмо Бедного с жалобами на критику, завершавшееся словами «Отче мой, аще возможно есть, да мимо идет мене чаша сия обаче не якоже аз хощу, но якоже ты!», Сталин ответил посланием, в котором уличил поэта в клевете на СССР и пролетариат. С этого момента жизнь Демьяна Бедного стала непредсказуемой: в 1932 году его семью выселили из кремлевской квартиры, в 1933-м, к 50-летнему юбилею, его наградили орденом Ленина, в 1934-м проработали на Первом съезде советских писателей.
В 1935-м, в момент очередного улучшения отношений со Сталиным, Бедный написал Сталину письмо, пожаловавшись на тяжелую жизнь: он сообщил, что из-за плохих бытовых условий уже четыре года не отдыхал, недавно смог наконец выбить участок рядом с роскошной дачей Будённого в строящемся поселке писателей в Переделкино, начал было сооружать дачу, но не располагает средствами, чтобы довести работу до конца. На самом деле загородный дом у Демьяна Бедного уже был — в деревне Мамонтовка в Ярославском направлении. Но в проявлении заботы со стороны власти он видел признание своего статуса, и этому статусу в представлении Бедного больше соответствовал дом в Переделкино. Сталин оказался благосклонен: на письмо была наложена резолюция «Предлагаю поручить т. Ежову устроить дело с т. Демьяном, либо дав ему новую дачу, либо достроить старую. И. Сталин». Дело с дачей, однако, не продвинулось, а в середине лета Бедный решил написать Сталину снова — на этот раз облачив свое прошение в литературную форму.
К письму, отправленному 3 июля, прилагался экземпляр издания «Ста басен» Бедного и сказка «Кисель и ложка». Хотя реальная подоплека сказки, в которой Микола обещает Демьяну ложку, но так и не дарит, прочитывалась довольно легко, Бедный подробно излагал ее в письме, жалуясь на бездействие Ежова. Сама сказка в этой ситуации оказывалась одновременно и литературным подношением (Бедный отдельно указывал, что впервые пробует себя в прозе), и своего рода подтверждением важности описываемой проблемы, оказавшейся достойной писательского труда. По-видимому, Бедный считал, что к литературной жалобе Сталин проявит большее снисхождение.
Возымела ли сказка нужный эмоциональный эффект на Сталина, точно не известно. Но вполне возможно, что жалоба поэта была услышана и какие-то работы на дачном участке в Переделкино были начаты, так как уже 16 июля Демьян Бедный отправил Сталину благодарственную поэму, которая заканчивалась словам:
Чтоб укрепить себя заметнейПокоем, нужным для души,Я до конца погоды летнейДни проведу свои в тиши.Чтоб, дав потом «Пегасу» шпоры,Творить в сознаньи, что творюВ тепле уюта, за которыйЯ нежно Вас благодарю.
Кисель и ложка
Жили-были два мужика, Микола да Демьян. Микола мужик дельный, а Демьян так себе, песнями кормился.
Приходит как-то Микола к Демьяну, допреж того никогда не бывал.
— Здорово, Демьян!
— Здорово, Микола. Садись, коли пришел, гостем будешь. Жаль только, потчевать нечем.
— Зачем тебе меня потчевать? Я сам тебя попотчую. Киселя хочешь?
— Кто ж, Микола, от киселя откажется, ежели кисель хорош?
— Кисель такой, какого ты не то что отродясь не едал, но и во сне не видал. Велено наливать тебе полную миску.
— Ай, спасибо тому, кто велел! Вот хорошо. До чего ж ты мне Микола… Дай я тебя расцелую!
Расцеловались Демьян с Миколой. А потом Демьян пригорюнился.
— С чего ты пригорюнился,— спросил Микола.
— Да вот, друг, чем же я кисель этот самый есть-то буду? У меня ложка никудышная, старая, вся изгрызенная, того гляди — не сегодня-завтра совсем сломается.
— Нашел о чем горевать,— сказал Микола.— И ложка тебе будет новая, добротная, киселю под стать.
— И ложка? — Разомлел Демьян от радости.— Ай, спасибо тому… Вот хорошо. До чего ты… Дай я тебя…
— Ладно, ладно,— отстранился Микола. И ушел.
Ушел Микола, тем дело и кончилось.
Кисель все где-то там варится да варится, никак не доварится. А старая Демьянова ложка сломалась, и своей бурды есть нечем.
Сидит Демьян, лысину скребет, понять не может: что за хреновина такая? По-серьезному как бы говорил человек, а вот поди ж ты … Кисель, хоть и недоваренный, слыхать, будто где-то есть, да не дают его есть. Еда бы и под стать, а нечем ее достать.
Загадал Демьян на оракуле. Все ему такое выпадает: «На посуле, как на стуле: посидишь-посидишь да и встанешь» или «Придется семь верст пешком киселя хлебать».
Во как! На том дело и стало.
Диву дается Демьян: с чего бы это все такое? Может, и кисель мимо рта проплывет. Чтой-то долго варится.
Сидит Демьян и думает, все думает…
Авось, чего-либо надумает.
Случай четвертый: извинение
Михаил Шолохов
Дорогой т. Сталин
24 мая 1936 г. я был у Вас на даче. Если помните, Вы дали мне тогда бутылку коньяку. Жена отобрала ее у меня и твердо заявила: «Это — память, и пить нельзя!» Я потратил на уговоры уйму времени и красноречия. Я говорил, что бутылку могут случайно разбить, что содержимое ее со временем прокиснет, чего только не говорил! С отвратительным упрямством, присущим, вероятно, всем женщинам, она твердила: «Нет! Нет и нет!» В конце концов, я ее, жену, все же уломал: договорились распить эту бутылку, когда кончу «Тихий Дон».
На протяжении этих трех лет, в трудные минуты жизни (а их, как и у каждого человека, было немало), я не раз покушался на целостность Вашего подарка. Все мои попытки жена отбивала яростно и методично. На днях, после тринадцатилетней работы, я кончаю «Тихий Дон». А так как это совпадает с днем Вашего рождения, то я подожду до 21-го, и тогда, перед тем как выпить, пожелаю Вам того, что желает старик из приложенной к письму статейки.
Посылаю ее Вам, потому что не знаю, напечатает ли ее «Правда».
Ваш М. Шолохов
В конце 1939 года весь Советский Союз готовился к юбилею — 21 декабря Иосифу Сталину исполнялось 60 лет. Со всей страны в Кремль присылали подарки и поздравительные письма с признаниями в любви, благодарностями за счастливую жизнь и сильную страну. Михаил Шолохов 11 декабря тоже отправил свое поздравление — короткое письмо, в котором сообщал, что заканчивает «Тихий Дон», в связи с чем собирается открыть подаренную Сталиным три года назад бутылку коньяка, чтобы отметить его юбилей и окончание своего труда. К письму прилагалась статья «О простом слове». В ней рассказывалось, как в 1933 году Сталин помог крестьянам Азово-Черноморского района во время голода и как простой кузнец настоял на том, чтобы вместо положенной резолюции общеколхозное собрание ограничилось отправкой Сталину письма со словами: «Спасибо товарищу Сталину». Завершалась статья сообщением, что на 60-летие Сталина этот же кузнец поднимет за именинника тост: «Хороший он человек. Дай бог ему побольше здоровья и еще прожить на белом свете столько, сколько прожил!» Свое письмо Шолохов завершал словами, что и сам он желает Сталину того же.
Отправленная Сталину статья вряд ли представляла бы интерес, если бы не основывалась на реальных событиях. В 1931–32 годах Шолохов сам писал Сталину о катастрофической ситуации, в которой оказалась его родная станица Вёшенская из-за принудительных хлебозаготовок: о жестокости, с которой изымали зерно у крестьян, о распухших от голода детях, о том, как люди питаются падалью и грызунами. Сталин в ответ распорядился выделить для Вёшенского и Верхне-Донского района 160 тысяч пудов ржи. Из переписки в статью перекочевало все: и требование Сталина назвать конкретные цифры для оказания помощи, и его упрек в том, что просьбу о помощи не отправили телеграммой. Различались лишь концовки историй: в статье Шолохова колхозное собрание отказывалось от многословия ради лаконичной благодарности, реальный Шолохов, вместо того чтобы ограничиться конкретными цифрами, пускался в пространную критику краевых властей. Многословие Шолохова Сталина рассердило: в ответ он посоветовал писателю в следующий раз так подробно не расписывать страданий крестьян, которые в действительности проводили саботаж и «не прочь были оставить рабочих и Красную армию без хлеба», иными словами — вели «тихую войну» с советской властью.
Напомнить о той переписке, переписав ее финал, Шолохова заставили обстоятельства 1939 года. Едва очистившись от обвинений в связях с троцкистами и освободившись от пристального внимания НКВД, став действительным членом Академии наук и получив орден Ленина, Шолохов неосторожно выступил на XVIII съезде ВКП(б). После открывающего доклада Сталина, в котором он ругал старую интеллигенцию и хвалил новую, Шолохов в своем докладе напомнил о том, что и раньше писателей награждали ссылками в Сибирь, привязывали к позорным столбам и просто убивали. Выступление Шолохова было встречено холодно, никакой публичной реакции не последовало, но уехавший в деревню дописывать свой роман Шолохов, по-видимому, чувствовал необходимость объясниться. Зашифровав в статье «О простом слове» только Сталину понятные отсылки к событиям начала 1930-х годов, он задним числом извинялся за присущую ему многословность и подчеркивал, что испытывает к вождю прежде всего благодарность. Сталин благодарность принял — статья «О простом слове» была опубликована 23 декабря 1939 года в «Правде» и впоследствии вошла в поздравительный юбилейный сборник.
О простом слове
В 1933 году враги народа из краевого руководства бывшего Азово-Черноморского края — под видом борьбы с саботажем в колхозах — лишили колхозников хлеба. Весь хлеб, в том числе и выданный авансом на трудодни, был изъят. Многие коммунисты, указывавшие руководителям края на неправильность и недопустимость проводимой ими политической линии, были исключены из партии и арестованы.
В колхозах начался голод. Группа партийных работников северных районов Дона обратилась с письмом к товарищу Сталину, в котором просила расследовать неправильные действия краевого руководства и оказать ряду районов продовольственную помощь.
Через несколько дней от товарища Сталина была получена телеграмма: «Письмо получил. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Назовите цифру».
В районах начали кропотливо считать, сколько понадобится хлеба, чтобы дотянуть до нового урожая. Снова было послано письмо с расчетами, выкладками и указанием необходимого количества продовольственной помощи для каждого района. В ответной телеграмме товарищ Сталин сообщил, какому району и сколько отпущено хлеба, и упрекнул за промедление: «Надо было сообщить не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени».
Тысячи честных колхозников были спасены от нужды. Люди, пытавшиеся уморить их голодом, впоследствии были расстреляны.
Обо всем этом, пожалуй, не было бы нужды вспоминать, если б не случай, происшедший вскоре в одном из колхозов. После того, как распределили хлеб, отпущенный по распоряжению товарища Сталина, колхозники потребовали созыва общеколхозного собрания. Некоторые из них пришли на собрание сами, многих привезли на подводах, так как от голода и истощения они уже были не в состоянии ходить.
Выступления были короткими и собрание непродолжительным, но в конце его председатель колхоза — молодой, грамотный парень — предложил длинную резолюцию, в которой пространно и немножко выспренно, сухим, казенным языком говорилось о том, как собрание благодарит товарища Сталина за оказанную помощь и какие обязательства в виду этого оно на себя берет. А дальше шло перечисление: в сжатые сроки провести весенний сев, увеличить яровой клин, расширить животноводческое хозяйство и пр. и пр. Словом, зачитанная председателем резолюция по форме ничем не отличалась от всякой другой резолюции. Председатель хотел, было, ставить ее на голосование, но к столу президиума, неуверенно и медленно шагая, подошел колхозный кузнец и попросил слова. Ему было 58 лет. Он видал всякую жизнь: и хорошую, и плохую. У него была большая семья. В прошлом году он выработал больше шестисот трудодней. Двое младших детей его и жена вторую неделю не поднимались с постели. Он стоял и, заметно волнуясь, поглаживал большой, черной от железа рукой коротко остриженную, седеющую щетину волос на голове. Собрание терпеливо ждало, когда он начнет говорить.
— Ничего этого не надо,— наконец, негромко сказал он, положив руку на мелко исписанные листки резолюции.— Надо написать Сталину одно словечко — спасибо. Он все поймет...
В этот день впервые за три года существования колхоза была отклонена предложенная председателем резолюция и принята самая короткая из всех ранее принимавшихся: «Спасибо товарищу Сталину».
Бывает же так, что одно, идущее от сердца и сказанное вполголоса слово заменяет все другие слова, особенно когда их много...
Вся наша великая страна могуществом и расцветом своим обязана партии и Сталину. Народ любит своего вождя, своего Сталина, простой и мужественной любовью, и хочет слышать о нем слова такие же простые и мужественные. Но, мне кажется, некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частых упоминаний об этом и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами.
21 декабря в каждой семье день начнется по-разному. Но я совершенно точно знаю, как он начнется у колхозного кузнеца. Еще до рассвета, при огне старик досиня выскоблит бритвой щеки, наденет новую рубашку, праздничный сюртук и суконные брюки с выцветшими от старости нитками на швах. К завтраку из соседнего хутора приедет с женой его старший сын, работающий в МТС бригадиром тракторной бригады. Всей большой семьей сядут за стол. Хозяин в торжественной и строгой тишине нальет всем взрослым по рюмке водки, скажет:
— Нынче Сталину стукнуло шестьдесят годков. Хороший он человек. Дай бог ему побольше здоровья и еще прожить на белом свете столько, сколько прожил!
Потом в молчании они подумают о том, как нелегко, должно быть, живется Сталину, как много больших и трудных забот о народе лежит на его плечах.
И только после этого за столом начнется разговор о политике, о хлебе, что причитается на трудодни, о всходах озимой пшеницы и о видах на будущий урожай.
75.00
