На эту неделю приходится знаменательная дата: 100 лет со дня создания Красной армии. 23 февраля с той поры особый день нашего календаря, в том числе и вполне официально,— День защитника Отечества. Между тем история появления праздника мутна, как и история формирования первых боеспособных гарнизонов Рабоче-крестьянской Красной армии. Как теперь выясняется, например, они создавались силами кадровых царских офицеров. Да и с современным отношением к 23 февраля тоже много проблем, а одна из центральных — мы не понимаем, кого поздравляем. Ведь о социальном портрете нынешних защитников Отечества, как и всей Российской армии, обществу почти ничего не известно. Армейская социология существует, но для граждан она закрыта. "Огонек" попытался подобраться к "секретной информации" и заглянул в историю...
"Играет духовой оркестр. В паузах по местной трансляционной радиосети звучат песни российских композиторов о Родине, об армии, о славе ратного труда. Оформление сцены: на портале слева — красочный плакат со словами: "Признание народа, / Что может быть краше! / Достойнее этой не знаю наград. / И дорого всем, рядовому и маршалу, / Высокое звание — российский солдат!" Справа — фотопортрет чествуемого воина. В глубине сцены — киноэкран. На авансцене столик с цветами. В зале медленно гаснет свет... Реплика ведущего: "Здравствуйте, дорогие товарищи!..""
Так, согласно методическим рекомендациям Культурного центра Вооруженных сил РФ от 2014 года, должен начинаться "вечер-портрет, посвященный военнослужащему-контрактнику передового подразделения". И почти так же, вероятно, начинаются во многих армейских частях вечера, посвященные юбилейному Дню защитника Отечества. Собирается гарнизон, и ведущие объявляют, что "после небольшого перерыва состоится концерт участников художественной самодеятельности части".
Наверное, никто и не подумает, что весь протокол празднования подкреплен серьезным научным обоснованием: во всяком случае, авторы рекомендаций ссылаются на социологический опрос, выявивший, что 42,6 процента контрактников недовольны "условиями для культурного досуга". Они, оказывается, хотят большей индивидуализации и разнообразия — вот методисты и стараются, продумывают, как совместить "военный контракт с духовным контактом"... А свежие цифры для оценки работы методистов и направления их творческих усилий поставляет ведомственный Социологический центр — одно из, как выясняется, крайне секретных подразделений Вооруженных сил РФ.
Не знаю, но горжусь
Массовая социология соприкасается с армейской темой, как правило, единственным образом — узнавая, гордимся мы нашими военными или нет. На этом фронте в последнее время одни победы: согласно ВЦИОМу, в динамике рейтинга одобрения деятельности государственных и общественных институтов Российская армия вышла на первое место, и в декабре 2017 года рекордные 91,4 процента соотечественников признали, что она все делает правильно (к слову, уровень одобрения деятельности двух других традиционно уважаемых институтов — президента и РПЦ — в то же время составил 83,6 и 74 процента соответственно). Так что армия сегодня является наиболее безусловной народной скрепой. В числе причин ее популярности социологи традиционно называют следующую: это понятный институт, с очень ясными функциями. Он, разумеется, понятнее парламента, судов и профсоюзов и, как выясняется, даже понятнее президента и РПЦ. Этот институт защищает от врагов, что сегодня ценится: 2/3 россиян уверены, что военная угроза со стороны других государств крайне актуальна для страны.
Но парадокс в том, что как раз о самом одобряемом и самом понятном институте нам ничего не известно. Сегодня существуют независимые и авторитетные исследования о ком угодно — о судьях, полицейских, прокурорах, даже о работниках спецслужб (о многих из этих исследований писал "Огонек", см. N39 за 2015 год, N39 за 2016 год, N50 за 2016 год), но ничего актуального и впечатляющего не публикуется об армии. Что происходит в многотысячных вооруженных силах — большой секрет. В буквальном смысле слова, потому что данные социологического мониторинга о настроениях личного состава, конфликтах и проблемах внутри частей полагается не разглашать. Они для своих.
— Еще начиная с 1967 года, когда в недрах Главного политического управления СА и ВМФ возник военно-социологический отдел, и до сегодняшнего его правопреемника — Научно-исследовательского (социологического) центра ВС РФ, военная социология продолжает оставаться отраслевой "наукой в униформе", поставляющей внутреннюю информацию "для служебного пользования",— рассказывает Игорь Образцов, профессор кафедры социологии Московского государственного лингвистического университета, член Исследовательского комитета "Вооруженные силы и разрешение конфликтов" Международной социологической ассоциации.— Конечно, отдельные материалы исследований иногда появляются либо в армейской периодике, либо на сайте военного ведомства, но они, как правило, носят фрагментарный характер. Есть, безусловно, закрытые для широкой публики темы, например результаты специальных исследований морально-психологического состояния военнослужащих в условиях боевых действий.
В общедоступных интервью глава Социологического центра ВС РФ Леонид Певень ограничивается дежурными фразами. Скажем, на вопрос о моральном состоянии офицерского корпуса еще в середине 2000-х отвечал коротко: "Самая большая группа офицерского состава, от 40 до 45 процентов, считает службу Отечеству главным делом своей жизни", а проблему неуставных отношений снимал цифрой: "От 75 до 80 процентов военнослужащих уверены в своих сослуживцах, готовы идти с ними в бой". При этом по какой-то иронии судьбы именно Социологический центр ВС РФ считается одним из подразделений Минобороны, ответственных за реализацию Концепции открытости ведомства.
Между тем существующий в России режим секретности — вовсе не догма. По замечанию Игоря Образцова, за рубежом, как правило, практикуется не "ведомственная" (неизбежно связанная с сервилизмом), а "университетская" исследовательская модель: военные ведомства объявляют тендеры на проведение социологических исследований в армии и ведущие университеты за них борются. При этом большая часть данных разглашается, что позволяет существовать десяткам журналов, специализирующихся на военной социологии (наиболее известный из них — Armed Forces & Society, "Вооруженные силы и общество"). Впрочем, и там сложившемуся положению дел предшествовала долгая борьба социологов за право "информировать налогоплательщиков о военном положении государства", и точка в этой борьбе вряд ли когда-то будет поставлена.
Намного лучше
Из тех крупиц информации, что долетают до россиян сквозь режим секретности, картину армейской жизни не сложишь, но какие-то реперные точки можно обозначить.
— Социологический центр ВС РФ проводит ежегодный мониторинг социально-экономического положения семей военнослужащих, а также замеряет такие показатели, как брачность рядового и офицерского состава, разводимость, суицидальность, конфликтность, алкоголизм и так далее,— поясняет Павел Разов, профессор департамента социологии Финансового университета при правительстве РФ, член-корреспондент Академии военных наук.— Я не имею права называть конкретные цифры, но могу сказать, что есть ключевая дата, точка водораздела на "до" и "после" — это 2012 год, когда денежное обеспечение военнослужащих одномоментно увеличилось чуть ли не в 10 раз. Тут же в разы поднялась брачность, сократились разводы, уменьшился стресс. С другой стороны, уровень конфликтности семей военнослужащих снижался чуть медленнее — потребовалось не только увеличение денежного довольствия, но и изменение социального статуса военнослужащего. Только в последние годы выйти замуж за военного стало престижным для многих девушек.
Как раз на 2013-2014 годы, сразу после резкого улучшения общего фона, приходится всплеск интереса к исследованиям отдельных сторон армейской жизни, к которым военные стали привлекать гражданских специалистов и которые, таким образом, оказались доступны. Скажем, Институт психологии РАН помогал изучать причины выгорания и стресса современных военнослужащих: выяснилось, что в 2014-м одна пятая обследованного "контингента ВС РФ" имела высокие показатели стресса и соответственно "сниженные возможности социальной адаптации". То же исследование показало, что хотя 83,12 процента военнослужащих довольны своим здоровьем (средний возраст респондентов 31 год), каждый пятый из них полагает, что оно ухудшается. Наконец, самым тонким местом в психоэмоциональной сфере военнослужащего оказалась рабочая мотивация — при выгорании она снижается в первую очередь.
С помощью социологического факультета Нижегородского госуниверситета изучалось "профессиональное самоопределение" солдат срочной службы (на примере нижегородского гарнизона). Выяснилось, что треть из них собирается так или иначе связать свою судьбу с силовыми ведомствами (9 процентов хотят служить по контракту, столько же в ФСБ, еще 22 процента — в полиции и других структурах), а 65 процентов будут возвращаться на гражданку. При этом исследователи нащупали проблему: служба в армии прививает человеку "клановую ценностную доминанту", а "инновационные ценности" оказываются в забвении, что создает "некоторую аморфную ценностную среду с приоритетом значимости поддержания сложившихся отношений с коллегами по работе". Кроме того, почти треть из желающих работать на гражданке срочников не может определиться со сферой профессиональных интересов "или не желает о ней сообщать".
Наконец, сам начальник Социологического центра ВС РФ Леонид Певень пролил некоторый свет на ситуацию с контрактниками, обнародовав данные опроса "руководителей заинтересованных органов военного управления" за 2013 год. Оказалось, что многие острые темы получают неоднозначную оценку внутри военного ведомства; скажем, на вопрос, способствуют ли "существующие условия прохождения военной службы по контракту повышению ее привлекательности", 36 процентов "руководителей" ответили, что способствуют, 34 процента в этом усомнились, а 30 процентов прямо сказали, что не способствуют. Для повышения армейского престижа здесь же, между прочим, рекомендовалось заменить слово "контрактник" на слово "доброволец", чтобы никакие рыночные ассоциации не омрачали службу в войсках.
Примкнувшие к ним
Как легко заметить, в каждом из таких исследований мы имеем дело с частностями: с теми гарнизонами и военными, чье мнение разрешили узнать. Однако даже в закрытой армейской жизни есть две полуоткрытые двери, куда доступ социологам максимально упрощен,— это жены военных и военные пенсионеры. Исследование их настроений косвенно говорит о том, как дела "на фронте".
— Мы с коллегами проводили опрос жен военнослужащих нашего гарнизона в 2008 году и проводим его конкретно сейчас, по той же методике,— рассказывает Елена Туринцева, доцент Института социальных наук Иркутского государственного университета.— И могу сказать, что очевидна динамика. Во-первых, никакой остроты материальных проблем больше нет: военные семьи хорошо обеспечены. Ушла на второй план жилищная проблема: если у людей еще нет квартиры, они знают, что скоро будет. Зато актуальной стала тревога в связи с ответом на вопрос: "Считаете ли вы службу мужа опасной для него или для семьи?". Очень многие теперь считают эту службу опасной, в 2008 году настроения были другими.
Военные пенсионеры на общероссийском фоне тоже могут считаться материально обеспеченной категорией граждан: средний размер военной пенсии 23 500 рублей, что примерно в 1,6 раз больше, чем у гражданских коллег. Однако и здесь свои проблемы. В 2014 году возраст выхода на пенсию для кадровых военных был увеличен на пять лет, так что феномен "молодых пенсионеров" стал достоянием прошлого. Кроме того, пенсии есть не у всех. По данным Минтруда России, в апреле 2017 года в военкоматах на воинском учете состояли 3 098 670 бывших кадровых военнослужащих, из них право на получение пенсии имели только 1 340 356 человек (43,3 процента), остальные уволились, не выслужив положенные 20 лет (причины разные: от нежелания служить до организационно-штатных мероприятий и состояния здоровья). А те, кто не прослужил и 10 лет, помимо пенсии лишаются права на казенное жилье. Причем, как подчеркивает Игорь Образцов, примерно 60 процентов "военных пенсионеров" — это участники подразделений особого риска, боевых действий и локальных конфликтов.
— В возрасте до 45 лет среди военных пенсионеров только 200 466 человек (15 процентов), среди не имеющих пенсии молодых подавляющее большинство — 1 399 046 (79,6 процента),— поясняет Игорь Образцов.— Конечно, они вынуждены искать работу. При этом работают не только бывшие военнослужащие без пенсии, но и военные пенсионеры, с той только разницей, что последние в большей степени предпочитают устраиваться в военные учреждения и организации, в воинские части, благо сейчас там имеется достаточно должностей гражданского персонала. По оценкам независимой социологической экспертизы, обе категории бывших кадровых военнослужащих в 2010-е годы были заняты в следующих секторах народного хозяйства: примерно 1/3 — в учреждениях и организациях силовых структур, на оборонных предприятиях на должностях гражданского персонала; 1/5 часть — на производстве; в сфере образования, здравоохранения и спорта — еще 1/5 часть; 10-12 процентов — в общественных организациях, фондах; в охранных структурах (вопреки стереотипу, что большинство бывших военных работает именно здесь) — до 10 процентов; остальные заняты в сфере малого бизнеса. Характерная деталь — до 32 процентов бывших военных трудятся, не делая отчислений в социальные фонды, то есть по "серым" схемам.
Обычный разговор в этой связи — о невостребованности практических навыков, полученных в армии, современным рынком труда. Впрочем, и здесь ситуация меняется: рост спроса на патриотизм, как его сейчас понимают, помогает легче конвертировать военное прошлое в работу на гражданке. Взаимопроникновение двух противоположных культур — армейской и рыночной,— определенно, усиливается.
Этнографические заметки
Учитывая распространенную сегодня критику социологии, тем более актуальной может быть критика социологии в армии: ведь опрашивают людей, привыкших выполнять приказания и отвечать, как требуется, причем большинство исследований проводится "внутренними силами" — какая уж тут объективность? Но другой, увы, нам не дано: именно такие стандартизированные мониторинги и опросы ложатся на стол руководству Минобороны для принятия решений. Любые другие подходы к исследованию армейской жизни представляются, по крайней мере, дерзкими.
Хотя они существуют: одна из известнейших работ о Российской армии написана этнографом и антропологом Константином Банниковым ("Антропология экстремальных групп"), который помимо солдатских реалий профессионально изучал традиционные культуры горных кочевников Центральной Азии, алеутов, ульчей и нанайцев. Этнограф, основываясь на включенном наблюдении и разговорах с военнослужащими, приложил инструментарий своей профессии к исследованию неформальных отношений в армии и убедительно показал, из каких архетипических пластов сознания вырастает армейский быт, а тем более его крайние формы вроде дедовщины. В среде самих военных реакция на труд оказалась различной.
— Сотрудники Главной военной прокуратуры, например, попросили подарить им несколько книг и говорили, что я им пролил свет на многие непонятные вопросы,— вспоминает Константин Банников, ныне руководитель хельсинкского Центра антропологических исследований.— Другие военные не скрывали раздражения, но ничего не могли возразить по существу. Военные социологи, похоже, академические труды любят и уважают. Ну а некоторые военные высказались резко негативно, дескать "настоящий мужик" должен принимать дедовщину как есть и не должен против нее возражать, а если я против дедовщины, то лично со мной что-то не так... Впрочем, это мнение для меня не новость.
Многообразие реакций военных при взгляде на свой "этнографический портрет" говорит не только о границах самокритики, но и о границах знания о себе и стране, который каждый из нас готов вместить, даже будь вся информация доступна. Ведь гордиться всегда легче тем, что неизвестно и предельно далеко: от бесконечного "света знаний" глаза щурятся... Хотя, заметим здесь же, предмет гордости способен многое рассказать о своем поклоннике.
0
75.00
