ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Сен. 14, 2017

Битва неравных

Вице-президент Академии военных наук, профессор Сергей Модестов не подвергает сомнению то, что начало военных действий в 1941 году происходило при очевидном превосходстве сил и военного искусства немцев.

— Более того: не будем забывать, что к началу войны у Вермахта был накоплен огромный военный опыт, в то время как мы в это время лишь начинали к ней готовиться. Но при этом, заметим, характер действий гитлеровской армии в Европе ощутимо отличался от того, с чем им пришлось столкнуться у нас, — замечает историк. — И вопрос о потерях — один из самых тонких и самых сложных. Поскольку возникает проблема: а как, собственно, их считать?! Точнее, как высчитать относительные потери (отношение потерь с личным составом действующей армии). Для этого, объясняет Сергей Александрович, надо сравнивать процент относительных потерь страны победившей и страны проигравшей.

— По итогам войны в целом, если учесть численность военнослужащих, прошедших службу в армии и на фронте, Красная армия потеряла примерно 25 процентов, а немецкие войска — 36. Это цифры, которые известны на данный момент. Получается, что большая кровь, конечно, пролилась с нашей стороны — это 8 668 400 безвозвратных потерь. С немецкой стороны это примерно 7 миллионов. Но при этом наша армия была численно больше...

При этом известно, что огромные потери Красная армия несла именно в самом начале войны.

Увы, замечает историк, это действительно так, но подобное случается практически всегда: — Военная наука говорит, что в любой армии первый ее состав погибает полностью. А продолжают войну те, кто пришел на фронт с гражданки. Печально, но такова судьба военных.

Если задуматься — и правда так. Но в этом заключается лишь часть объяснения, отчего так случилось. По крайней мере, так считает кандидат исторических наук, преподаватель истории Российского государственного гуманитарного университета Иван Белоконь: — Рассуждая о потерях, у нас, как правило, рассматривают ошибки, допущенные в военной тактике и стратегии, пытаются определить просчеты командования. Но за бортом обсуждения остаются немаловажные вещи другого характера. Советский Союз и Германия имели к началу войны колоссальные цивилизационные различия. Если их учитывать, то потери окажутся еще не так велики, какими они могли бы быть! — Россия в 1941 году была обществом, недавно вышедшим из революции, только-только сформированным. И ни при чем тут его отсталость! По точному определению историка Андрея Соколова, в конце 1930-х годов СССР можно назвать «обществом разрушенных структур». Но операция 1937 года была в первую очередь направлена на уничтожение девиантных и хулиганских элементов, не вписывавшихся в эту картину.

Кроме прочего, напоминает Иван Белоконь, Сталин очень долгое время вообще не занимался армией. К 1940 году в стране был более-менее наведен порядок, и на совещании ветеранов финской войны вождя вдруг настигло невероятное откровение: он понял, что армия абсолютно не готова к большой войне.

— В мороз минус 15 градусов солдат нельзя было выводить на учения, поскольку они просто были не способны на это! Сталин был потрясен. Плюс ко всему немцы не потеряли в гражданской войне свой офицерский корпус, как потеряли его мы. Есть и еще один момент. Возможно, кого-то шокируют мои слова, но в 1937 году от репрессий все же пострадали в основном политработники, а не военный корпус. Этот страшный год убрал из армии огромное количество дураков и непрофессионалов — это было так, притом что репрессии были, безусловно, трагедией. Итог всего этого — мы обладали армией, которая ничего не могла, не знала и не понимала, с кем ей предстоит воевать... И финскую войну, чего Сталин не скрывал, мы развязали не из-за территориальных притязаний, а только чтобы опробовать в деле технику. Результат был неутешительный...

Это было очевидно и для немцев. Именно тогда об СССР заговорили, как о колоссе на глиняных ногах. Другое дело, напоминает Белоконь, что малообразованный Гитлер трудов классика военной мысли Карла фон Клаузевица не читал, а тот замечал, что приграничные поражения еще не означают поражения армии в целом.

Истинная цена вопроса

Вступив в дискуссию, заведующий кафедрой российской политики факультета политологии МГУ имени М. В. Ломоносова, доктор философских наук Валерий Коваленко с грустью говорил о колоссальных людских потерях, понесенных нашей страной во время войны.

— Эти цифры огромны, и сегодня действительно широко обсуждается, кто виновен в этих потерях — мясники-маршалы, бездарное руководство... Но в ходе споров вопрос приобретает идеологизированный характер. Однако война все же непредсказуема. Можно согласиться с тем, что у нас были издержки и в военном строительстве, и в подготовке армии, безусловно, сыграли свою роль репрессии, которые, как ни цинично звучит, обеспечили стране некоторое освобождение от балласта, но погубили и множество выдающихся людей. Я согласен с тем, что вопрос о том, как считать потери, стоит остро. Напомню, что 7,4 миллиона мирных советских жителей были истреблены гитлеровцами на оккупированных территориях, 5,3 миллиона человек — насильственно вывезены в Германию, где 2,2 миллиона затем погибли в неволе. А если считать потери широко, включая неродившихся в результате войны детей, цифры подрастут еще...

Однако историк призвал собравшихся сфокусировать внимание на двух тезисах.

— Первый: мы не должны забывать, что наши люди во время войны стояли фактически перед выбором физического выживания. Мы все прекрасно знаем, какие планы строил Гитлер, знаем его расовую доктрину и то, какая судьба была уготована славянам. Так что люди жертвовали собой и бились за спасение мира в высшем смысле этого слова! Ну и второй момент. К началу вой ны в Германии было 26 фельдмаршалов.

В борьбе с нами участвовали 19 из них. И половина из них была отправлена в отставку — как не справившиеся со своими задачами! Что же касается наших военачальников, то они и правда не имели такого блестящего образования, какое было у немцев. Однако обеспечить наше превосходство с 1943 года они смогли.

Тем не менее разговоры о том, что Красной армии было бы логично сдавать какие-то объекты без боя, вести себя, как поступали британцы и французы, сегодня актуальны как никогда. Да, только у нас, похоже, такого выбора не было.

Разрабатывая план «Барбаросса», гитлеровцы хотели выйти к Астрахани и Архангельску: речь шла о завоевании территории для жизни, которая затем должна была быть «зачищена» от большей части славянского населения, а евреи и цыгане истреблены полностью. И эта задача последовательно решалась. Так что Красная армия боролась за выживание народа и не могла делать ставку на самосбережение. Иногда ставят в пример французскую блиц-капитуляцию: она спасла жизни, имущество и сбережения. Но историки замечают: у немцев не было в планах уничтожения французов, но страна должна была быть «онемечена», на что, по сути, тогдашнее руководство Франции согласилось.

«Сослагательное наклонение»

Нет ли доли цинизма в том, что мы обсуждаем эту тонкую и болезненную тему спустя столько лет? Допустимо ли нам, невоевавшим, рассуждать о потерях с люфтом в сотни тысяч человек? Поскольку этический момент тут, безусловно, присутствует, ведущий круглого стола Георгий Бовт неоднократно подчеркивал, что мы свято относимся к войне и преклоняемся перед теми, кто защищал страну. Но для извлечения исторических уроков обсуждать тему необходимо. Вот и историк и публицист Юрий Емельянов акцентировал внимание на некоторых других аспектах темы, планомерно переведя дискуссию в плоскость обсуждения несостоявшегося, нелюбимого, но любопытного «если бы».

— Да, у немцев был опыт, а у нас его не было.

И техника у нас была не на уровне — например, в апреле 1941 года Тимошенко и Жуков докладывали, что в воздухе происходят аварии, причем исключительно по причине расхлябанности летного состава. У нас были наспех наученные люди! Что там говорить, если танкисты имели всего час на подготовку! Но все случившееся потом развеивало миф о том, что страна лишь до 1917 года двигалась семимильными шагами.

В 1945 году перед Висло-Одерской операцией мы по личному составу превосходили противника уже вдвое, по боевым самолетам — в 7,3 раза, а по артиллерийским орудиям — в 3,7 раза. Нас очень подвело отсутствие техники, опыта и знаний. Были бы они, тогда бы...

Политолог Георгий Федоров, президент Центра социальных и политических исследований «Аспект», полагает, что война, по сути, имела своеобычный взгляд на все обстоятельства: — Да, нам легко сегодня перекидываться цифрами, сидя тут, в студии. Но на войне, когда рушились цивилизации, никто, уверяю вас, не думал о таких «мелочах», как какой-то батальон...

У войны свои законы, и их принято исполнять.

И давайте учтем еще один момент. Нашей стране в то время было политически всего двадцать с небольшим лет. Она раздиралась внутренними элитами, ее армия выросла из гражданской войны и обладала своей спецификой полковых командиров, но не стратегией. И ей довелось оказаться в центре глобальных мировых событий! Ошибки совершались, но их совершали во время драки, шедшей не на жизнь, а на смерть.

В 1941 году перед СССР стоял выбор: быть агрессором или жертвой. Если бы Сталин решил, что надо идти на опережение и становиться агрессорами, реакция мирового сообщества могла бы быть иной. Точность политических решений в этот момент чрезвычайно важна! Как бы повела себя общественность, если бы мы нарушили ряд заключенных до войны договоров? Понятно как! Это тоже связывало руки Сталину.

А вот историк Сергей Модестов не любит фразу «история не имеет сослагательного наклонения». Он уверен, что ценность настоящего историка в том, чтобы не только знать ту или иную ситуацию, но и изучать, как могли бы повернуться события, если бы были приняты другие решения, имелись другие возможности.

— В военной академии я занимался исследованием операций, завершившихся нашим поражением, исследовал Харьковскую операцию Юго-Западного фронта и Керченскую — фронта Крымского. В обоих мы имели преимущества и обе проиграли, потеряв по полмиллиона человек. Я просчитывал на специальной математической модели, что надо было бы изменить, чтобы операции окончились иначе, там 72 параметра, и я перебирал последовательно все пункты, меняя построение, оснащенность войск. Добиться положительного результата можно было в двух случаях: нужна была иная организационно-штатная структура войск и господство в воздухе. Это обеспечило бы победу.

Оправдывая ретро-альтернативное прогнозирование, то есть заступаясь за «сослагательное наклонение» в истории, Сергей Модестов подвел и этико-эмоциональный итог беседы: — В диссертации я использовал термин об обратимости несовершившегося. Оно обратимо в трех аспектах: если это выбор длящийся, когда можно изменить его; если он циклический, и в аналогичной ситуации мы учитываем совершенные ошибки. А последнее — рефлексивность несовершившегося. Даже подумав о том, что происходило тогда, мы стали другими.

Завершая обсуждение, Иван Белоконь напомнил, что для немцев эта война была войной колониальной. Но историк настаивает на том, что все же руководству страны нужно менять отношение к своим подданным: — Немцы в любой ситуации были уверены, что их спасут. А наши с трудом вылезали из люка танка, неудобного настолько, что...

Для Юрия Емельянова главный плюс подобных встреч и обсуждений — пища для ума, которую получают люди. А Георгий Федоров призвал всех нас воспринять как истину, важную для сохранения целостности общества: в тот момент, во время войны, все было сделано правильно! — Мы победили, Победа — это святое. Надо жить и помнить, что мир был завоеван жесточайшей жертвой нашего народа.

И с ним согласились Валерий Коваленко, призвавший не забывать, что это была война на уничтожение нашей цивилизации и порабощение, и член-корреспондент Российской Академии наук, доктор исторических наук Владимир Козлов, напомнивший, что истинное понимание потерь может появиться лишь если рассматривать их через личную судьбу каждого.