ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Май 13, 2021

Когда через несколько дней я принес­ла редчайшие фотографии из архивов театра, где работала его мама, Алексей Владимирович властно вложил мне в руку тысячу рублей. Я обомлела: «Да вы что? Никогда не возьму!» — «Возьмешь! Это — работа!» Последовала пятиминутная словесная борьба, и Баталов победил… «И вообще, главный здесь я, понятно?» — то ли в шутку, то ли всерьез сказал он тогда. Я кивнула, соглашаясь, и вспомнила слова знаменитого Гоши из фильма «Москва слезам не верит»: «А заодно запомни, что все и всегда я буду решать сам…» И все восемь лет нашего общения Алексей Владимирович всегда был главным. Даже тогда, когда болезнь уже, казалось, сломила его. А мне оставалось только удивляться — силе духа, воли и очень трезвому, реалистичному взгляду на этот мир.

«У меня ужасный характер!»
Работать с Алексеем Владимировичем было непросто. Образ «доброго дедушки», «мягкого интеллигента» сразу слетал, когда дело доходило до вычитки текста. Видел он уже неважно, а вот слышал отлично! Ни одно лишнее меж­дометие, неточное слово не проскакивало мимо, он часто останавливал меня, исправлял, дополнял. Надо сказать, что, если в интервью для нашего журнала какая-нибудь актриса вдруг вспоминала о «романе» с Баталовым, я считала своим долгом позвонить Алексею Владимировичу и прочитать этот кусок. (С возрастом многие актрисы вдруг стали сильно расширять списки своих поклонников и нередко дополняли этот «пантеон» именем Баталова.) Актер, как правило, относился к таким воспоминаниям легко, лишь добродушно посмеивался. Мог сказать: «Ну, я такого не помню. Но если женщина говорит, что я за ней ухаживал, не могу же я это отрицать! Тем более что я всегда эту актрису уважал, она красавица и талант». Но и у Баталова были свои «пунктики». Однажды в тексте его интервью проскочило такое словосочетание, как «моя популярность». Скорее всего, оно нужно было для логической связки, но Алексей Владимирович впервые сорвался буквально на крик: «Это что, я себя хвалю?! Я не мог такого сказать! Я это никогда не подпишу!» И бросил трубку. Немалого труда мне потом стоило уговорить его вернуться к этому тексту. Кстати, в гневе Баталова я видела не часто. Но если уж он заводился, отходил нелегко. Разные «ой, простите», «извините» не проходили. Он чувствовал людей, мгновенно, как сканер, считывал попытки его использовать. И либо доверялся и обнаруживал лучшие свои качества, либо… Однажды при мне ему позвонил журналист с телевидения и долго, елейным голоском зазывал в фильм о Фаине Раневской. «Я с ней не был знаком», — угрюмо ответил Баталов. Я насторожилась… «Ну пожалуйста, мы вас очень просим…» — нажимал журналист. «Я же сказал, что я ее не знал! Да идите вы…» И положил трубку. «Но вы ведь ее знали, — удивилась я. — Раневская приходила в ваш дом на Ордынку. Вы ее приглашали в свой фильм «Три толстяка»…» — «Конечно, знал, — ответил Баталов. — Но не с такими людьми я буду разговаривать о Раневской».
Алексей Владимирович сам признавал, что у него непростой характер, и даже выражался точнее. «У меня ужасный характер! Ну да, я с успехом притворяюсь спокойным или добрым — ну а как же, я ведь актер. На самом деле я вспыльчивый, требовательный. Мною совершенно невозможно управлять. Одним словом, спасибо моим близким за то, что они меня терпят». Действительно, была «парадная» сторона, образ, заложником которого он добровольно стал. Добрый, порядочный, интеллигентный — это все так. Но его натура была гораздо сложнее. Я иногда ловила этот зоркий взгляд, когда, глядя на собеседника, он словно видел его насквозь. Читал «между строк», понимал сразу, чем человек дышит, одной он с ним крови или нет. Конечно, с возрастом эти способности притупились, но все-таки Баталов был не просто умен — он был интуитивно прозорлив. И малейшую неискренность сразу улавливал. Морщился, как от фальшивой ноты. И даже близким мог устроить жесткую проверку. Эту историю рассказал мне сам Алексей Владимирович. Однажды он шел с маленькой дочерью по улице (речь о старшей дочери, Надежде), она сказала, что «всегда будет его любить». «И когда я буду старый и кривой?» — «Конечно». И вдруг Алексей Владимирович прищурил один глаз, стал хромать на одну ногу, в общем, изображать человека пожилого и разбитого болезнью. Все взгляды на улице были прикованы к нему… Дочери было очень стыдно, она бежала за отцом и просила: «Папа, не надо!» «Но я все-таки прошествовал мимо всех парадных, привлекая к себе внимание, — рассказывал Алексей Владимирович. — И надо сказать, что дочь все-таки от меня не отошла».
К счастью, с возрастом «кривым и косым» Баталов не стал. Но своим здоровьем он был недоволен. О решении ехать лечиться в Германию Алексей Владимирович рассказал, когда мы сидели в его гримерке во время церемонии вручения премии «Ника». Он выходил на сцену в начале и в конце, а в остальное время был свободен и с удовольствием общался с коллегами. Вот и сейчас, слушая его, артисты расписывали, какие в Германии хорошие врачи. Мне эта идея сразу не понравилась, так как я не понаслышке, от самого Алексея Владимировича знала, сколько для него сделали наши доктора.
В пятидесятых годах хирурги «по кусочкам» собрали израненное во время падения на съемках фильма «Летят журавли» лицо актера — Баталов упал с отвесного берега реки. Его срочно повезли в ближайшую больницу в город Дмитров. «Сначала хирург, который меня спасал, мне не понравился, — вспоминал Алексей Владимирович. — Я ожидал, что он начнет охать и ахать, а он даже бровью не повел. Не проявил, понимаете, никакого сочувствия».
Пока Баталов лечился, ему принесли сценарий к фильму «Дорогой мой человек», где он позже сыграет врача. И, как профессионал, он использовал свой вынужденный простой для работы над ролью. Попросил о помощи своего хирурга. Тот научил его правильно мыть руки перед операцией, обращаться с медицинскими инструментами. Актер настоял, чтобы его пустили в операционную, правда, нервы не выдержали — когда хирург пустил в дело скальпель, Баталов чуть не потерял сознание. Вот тогда-то он и понял, что сочувствие к пациенту хирурги проявлять не должны, оно будет им мешать в работе.
А в шестидесятых годах советские врачи буквально вернули Баталову уходящее зрение. Много дней после операции он берегся, даже в больничный двор выходил только в солнечных очках. Зато там, в больнице, он начал писать сценарии, рассказы, статьи. Стал признанным мастером слова. У него, несомненно, был журналистский дар, Алексей Владимирович делал великолепные интервью для журнала «Театр». Правда, однажды это закончилось скандалом. Баталов рассказывал, что взял интервью у Веры Марецкой, в те годы очень известной и влиятельной актрисы. (Вместе они снимались в картине «Мать» по роману Максима Горького.) Редактор журнала в заголовке приписал одно слово, изменившее смысл фразы Марецкой. Разумеется, она стала звонить именно Баталову. Он не мог доказать, что не виноват в этой ситуации. Наверное, с тех пор Алексей Владимирович и стал так внимательно относиться ко всему, что говорит и пишет. Это порой делало нашу работу над интервью трудной.
Позже Баталов попадал в руки советских, а потом российских врачей не раз. И всегда ему везло, из всех историй он выходил полным победителем, и, по словам врачей, от природы был очень крепким, «костяным». Такого ветром не сдует! И тогда, в 2011-м, я не понимала, зачем ему понадобилось ехать лечиться за границу. Алексея Владимировича грела наивная мечта «подремонтироваться», выражаясь его языком, так, чтобы снова стать прежним. Он верил в это. Что заграничные кудесники вернут ему зрение, что он снова будет себя чувствовать бодрым и молодым… Вернулся он из Германии дней через двадцать, в совершенно «разобранном» состоянии. Чуда не случилось, в его здоровье в лучшую сторону ничего не изменилось. И больше Баталов о чудесах уже не мечтал…
«Мой друг художник и поэт»
Но, несмотря на проблемы со здоровьем, Алексей Владимирович, пока мог, ездил во ВГИК. Здесь кипела жизнь, молодежь смотрела на него с восхищением, — заходя в институт, актер сразу будто сбрасывал лет двадцать. Иногда приглашал меня на студенческие спектакли. Но, честно говоря, зная по рассказам ветеранов сцены и по книгам об атмосфере герасимовского ВГИКа, я иногда бывала разочарована. Однажды, к примеру, нам показали спектакль, где студенты целый час изображали животных. Выли, лаяли, рычали… А ведь во времена Баталова уже на первом курсе студенты ставили отрывки из «Тихого Дона», из рассказов Чехова… Алексей Владимирович сидел как на иголках, вышел молча. На вопрос, как ему, ответил: «Это — спектакль». Он всегда так отвечал, когда ему что-то не нравилось: «Это — кино», «Это — книга». Вышли из института, на улице мороз, а водитель (кто-то из знакомых, как правило, соглашался подбросить Баталова, своего водителя у него никогда не было) помыл машину. Баталов с трудом открыл примерзшую дверь, но закрыть ее не смог. Сказал спокойно: «Поехали». И всю дорогу держал дверь, пока она не оттаяла. Ему даже в голову не пришло, что так ездить нельзя.
С машинами Алексей Владимирович всегда был на «ты». Пропадал в гараже, сам до винтика разбирал и собирал свой «Москвич» и непрерывно его усовершенствовал. Однажды снял с автомобиля сиденья (они были сданы в чистку) и установил вместо них табуретки. Так и ездил… Вынужденный водительский простой Баталов переживал долго. До 80 лет еще иногда водил машину, но это уже были поездки, опасные для жизни, он с трудом различал цвета на светофоре. Потом несколько лет перепарковывал свой автомобиль с места на место у дома, но не продавал. Обманывая себя, что еще когда-нибудь сядет за руль. Он так мне однажды и сказал: «Наступило время обмана». Вот, к примеру, однажды я спросила его: «Почему вы так долго пишете свою книгу?» — «Чтобы ее писать», — ответил он. Нужно было занятие, и «писать книгу» много лет было тем важным делом, ради которого он утром вставал с постели.
Алексей Владимирович был еще и поэтом. Те несколько стихотворений, что я помню, — поэзия высокого уровня. У нее есть свой язык, узнаваемый стиль. Только настоящий поэт мог написать такую строчку: «И патиною серебра доска темнеет под окошком». Баталов рассказывал, что в юности почти не сочинял стихи. Кроме случайных строчек, которые, кстати, высоко оценила Ахматова. А постоянно начал писать достаточно поздно, лет в сорок. Но серьезно к своему творчеству не относился, иногда читал стихи коллегам на съемках, в перерывах. Но только тем, кому доверял. В поэзию был влюб­лен, хотя и ценил немногих: Ахматову, Пушкина — эти двое были для него на недосягаемом пьедестале. Однажды Баталов вручил мне странный подарок — полфлакона одеколона. И объяснил: «Это старинная марка, которой пользовался еще Пушкин. Она существовала больше двухсот лет. Где-то лет тридцать назад его перестали производить. Последний бутылек остался, видишь, я, дурак, пользовался. Не понимал, какая это ценность…» Вообще, Баталов никогда не дарил ничего «традиционного». Подарки всегда были с историей, и ценность они представляли только для тех, кто эту историю знал.
Еще один не до конца раскрытый, но несомненный талант Баталова — умение владеть кистью. Он был настоящим художником, хоть и любителем. В юности Алексей Владимирович брал уроки рисования у своего тестя, художника Константина Ротова. Константин Павлович работал в журнале «Крокодил», ему часто требовался натурщик или помощник, и юный Алексей с радостью выполнял эти функции. Именно благодаря Ротову известный персонаж Сергея Михалкова Дядя Степа обрел лицо Алексея Баталова, когда художник иллюстрировал книгу поэта. Сам Алексей Владимирович оставил совсем не много работ. Все они висели в его квартире, в гостиной, и те, кто не знал, что Баталов увлекается живописью, спрашивали: «А что это за художник?» Книгу своей дочери Марии он иллюстрировал прекрасными карандашными рисунками. И, когда снимал фильмы как режиссер, нередко сам рисовал эскизы костюмов.
У Баталова было очень четкое, «встроенное» ощущение красоты. Если Алексею Владимировичу что-то не нравилось, например как женщина себя ведет, он говорил: «Это некрасиво». Он не переставал в душе быть режиссером, и все происходящее вокруг порой видел как мизансцены, гармоничные или не очень. А еще ему было свойственно невероятное чувство меры. Однажды, после интересного студенческого спектакля во ВГИКе, я, листая программу, стала с увлечением выбирать, что бы мне еще посмотреть. «Ты сначала это проживи!» — с явным неодобрением прикрикнул на меня Алексей Владимирович. Имея в виду, что каждое полученное впечатление требует времени на осмысление. Он ненавидел, когда вокруг него суетились, куда-то бежали, не признавал современный ритм жизни. Не то что не успевал за ним, а даже не собирался это делать. И как-то так получалось, что окружающие подстраивались под его собственный ритм. Баталов был словно большая планета, с очень сильным гравитационным полем, попав в него, многие «меняли траекторию».
Свобода по-баталовски
Так вышло, что под конец жизни Алексея Владимировича втянули в долгий скандал с дачей. До этого ни в какие подобные истории он не попадал. А тут чего только не было. Бесконечные приглашения на телевидение, интервью «о творчестве», которые потом оборачивались вопросами на скандальную тему. Сбор средств! Последнее особенно расстраивало Алексея Вла­димировича. Как-то, после очередной такой новости, он меня попросил: «На­пиши, если где-то собирают деньги на Баталова — это не может быть правдой. Никогда ни от кого я ничего не приму. Я не нищенствую. Не нужно мне помогать». В этом отношении его позиция была непреклонной. А что касается дачи, за несколько лет нашей дружбы и общения я и не слыхивала об этом. Хотя история с незаконной постройкой соседом баньки случилась за много лет до того, как об этом узнали журналисты. Как-то вяло, тихо-мирно этот вопрос решался. Но Баталову и в страшном сне не могло присниться, что кто-то будет обсуждать на ток-шоу, как он «переживает» из-за этих нескольких соток, как его «страшно обидели». Что какой-нибудь актер, представленный ведущим как «друг семьи», начинает кричать: «Защитим Баталова! Руки прочь от нашего достояния!» — а Алексей Владимирович его даже не знает. Говорит: «Он у нас в доме никогда не был». В общем, Баталов, как мог, старался дистанцироваться от этой истории. Не ведая, что самые ужасные скандалы у его семьи еще впереди. Слава богу, он сам об этом уже не узнал...
Отношение «к благам», к благосостоянию и богатству у Алексея Владимировича всю жизнь было пренебрежительное. Если он и похлопотал когда-то о квартире в Доме на набережной, то только ради дочери-инвалида. Очередь на машину не раз отдавал тому, кому было «очень надо», и машины эти были — «Москвич», «Жигули», «Волга». Только под конец жизни у актера появилась иномарка. И одевался Алексей Владимирович очень просто, пиджаки и костюмы носил десятилетиями. Не гонялся за дорогими вещами, у профессора ВГИКа даже не было кожаного портфеля, в институт Баталов ходил с обычной сумкой из ткани, и она его вполне устраивала. Единственная «роскошь», которую Алексей Владимирович поз­волял себе в конце жизни, — курить хорошие, дорогие сигареты. Он действительно был максимально неприхотлив. Презирал разговоры о еде, однажды на мой вопрос: «А вы вообще какое блюдо больше всего любите?» — ответил серьезно: «Пожалуйста, никогда не задавай мне такие вопросы». Выносливый, терпеливый и скромный в быту, не в деньгах и каком-то особом комфорте он нуждался. А в свободе, причем такой, как он сам ее понимал. «Для меня свобода — это заниматься тем, что тебе нравится, жить с самим собой в ладу, — говорил Алексей Владимирович. — Это и есть самая главная ценность. И этого человеку вполне достаточно, чтобы быть счастливым».
Последние полгода своей жизни Баталов не жил дома, сменил четыре больницы. Удивительно, но нашелся человек, который был готов разделить с ним эту участь. Дружба актера с рабочим сцены в «Современнике» Володей Ивановым тянулась еще с 70-х годов. Они когда-то сблизились, стали что-то вместе мастерить, и вот так всю жизнь Володя помогал Алексею Владимировичу, всегда был рядом. Даже взялся за издание его книги, именно благодаря Володе она все-таки увидела свет. Но жить с Алексеем Владимировичем в больнице!..
Я понимала, что Володя — единственный человек, который может что-то рассказать о последних днях Баталова. Тем более что именно он помог мне сделать по телефону интервью, которое вышло за день до смерти Алексея Владимировича. Конечно же, я не подозревала, что это наша последняя беседа. А Баталов, видимо, чувствовал, что ему осталось недолго, и поэтому не отказался от разговора, хоть ему и тяжело давалось общение...
На годовщину смерти актера мы увиделись с Владимиром Ивановым. И он несколько часов мне рассказывал обо всех хлопотах, о своем житье в последние недели Баталова в загородном госпитале, показал мне его самые последние фотографии. Смотреть на эти фото без слез было невозможно, Алексей Владимирович стал буквально невесомым… Но сила духа, по словам Иванова, никуда не делась! Никакого нытья, никаких разговоров о том, что «больно» или «тяжело», не было. В ту ночь, когда артист умер, Володя словно почувствовал что-то и в час ночи поднял на ноги всех врачей. Но медики заверили его, что Алексей Владимирович просто спит. А через несколько часов Баталова не стало. Он ушел тихо, никого не потревожив...