«Дейенерис Бурерожденная. Кхалиси Великого травяного моря. Матерь драконов. Леди Драконьего Камня. Разрушительница цепей»... Роль, сыгранная дебютанткой Эмилией Кларк в «Игре престолов», самом популярном сериале мира, сделала из нее едва не бренд. И она знает, что такое слава. Но она взглянула в лицо смерти. Пережила утрату, которую нельзя восполнить. И обрела столь многое, что устала благодарить. К 32 годам Кларк узнала о жизни больше, чем сверстники, да и те, кто значительно старше. Теперь и с жизнью, и со смертью у нее абсолютно ясные отношения.
Мне нравятся ее манеры — мягкие, но какие-то решительные. Решимость читается и в ее ясных глазах коварного переливчатого цвета — и зеленых, и голубых, и карих одновременно. Твердость — в округло-плавных чертах прелестного, несколько кукольного лица. Спокойствие уверенности — в движениях. И ямочки, возникающие на ее щеках, когда она улыбается, тоже однозначны — однозначно оптимистичны.
Весь образ Эми, а она просит называть ее именно так («коротко и без пафоса»), — жизнеутверждающий. Она из тех, кто преодолевает, кто не сдается, кто находит выход, а если надо — вход. У нее самая широкая улыбка на свете, маленькие руки без маникюра, брови, не знавшие пинцета, и одежда, кажущаяся детской — не в последнюю очередь из-за ее миниатюрности, конечно: джинсы-клеш, розовая кофточка в цветочек и синие балетки с сентиментальными бантиками.
Она по-детски вздыхает, обозревая чудеса файф-о-клока, выставленные по принципу шведского стола в британском ресторане отеля на Беверли-Хиллз, — все эти булочки с сухофруктами и цукатами, густые топленые сливки, элегантно-крошечные сэндвичи и лучезарные джемы. «Ох, мне даже смотреть на это нельзя, — скорбит Эми. — Я толстею от одного только взгляда на круассан!» А потом уверенно добавляет: «Но это не беда».
Тут журналист должен спросить, а что для Эми беда. Но я уже знаю, конечно. Ведь недавно она рассказала миру, что пережила и что скрывала годами. От этой мрачной темы не уйдешь... Эми же насчет этого определения со мной странным образом не согласна.
Эмилия Кларк: Мрачной? Почему мрачной? Наоборот, это очень позитивная тема. Случившееся и пережитое заставило меня осознать, насколько я счастлива, насколько удачлива. И все это, заметьте, совершенно не зависит от того, кто я, какая я, талантлива ли я. Это похоже на материнскую любовь — она же тоже безусловна. Вот и я оставлена в живых без всяких условий. Хотя треть всех, кто пережил разрыв аневризмы головного мозга, умирает сразу. Половина — через какое-то время. Слишком многие остаются инвалидами. А я пережила его дважды, но теперь в порядке. И чувствую эту материнскую любовь, пришедшую ко мне откуда-то. Не знаю, откуда.
Psychologies: Не заставило ли это вас ощущать себя избранной? Ведь у спасшихся чудом бывает такой соблазн, такое психологическое…
Искривление? Да, психолог меня предупреждал. И еще о том, что такие люди впоследствии живут с ощущением, что им море по колено и Вселенная у их ног. Но знаете, у меня другой опыт. Я же не спаслась, меня спасли… Та женщина из одного со мной спортклуба, которая услышала странные звуки из туалетной кабинки — когда меня начало тошнить, потому что голова болела страшно, у меня было ощущение взрыва мозга, вот буквально…
Врачи из больницы Уитингтон, куда меня привезли из спортклуба… Они мгновенно диагностировали разрыв аневризмы одного из сосудов и субарахноидальное кровоизлияние — это разновидность инсульта, когда кровь скапливается между оболочками мозга. Хирурги из лондонского Национального центра неврологии, которые сделали мне в общей сложности три операции, одну из них на открытом мозге…
Мама, которая держала мою руку месяцев пять, — кажется, она за все мое детство столько меня за руку не держала. Папа, который рассказывал смешные истории, пока я лежала в страшной депрессии после второй операции. Лучшая подруга Лола, которая приходила ко мне в больницу, когда у меня была афазия — провалы в памяти, дезорганизация речи, — чтобы вместе тренировать мою память по томику Шекспира, я когда-то знала его едва ли не наизусть.
Я не спаслась. Меня спасли — люди, и очень конкретные. Не Бог, не провидение, не удача. Люди
Брат — он старше меня всего на полтора года, — который после первой моей операции сказал так решительно и даже злобно, и сам не заметил, как смешно это звучит: «Если ты не выздоровеешь, я тебя убью!» И медсестры с их маленькой зарплатой и огромной добротой…
Я не спаслась. Меня спасли — люди, и очень конкретные. Не Бог, не провидение, не удача. Люди. Мне действительно фантастически повезло. Так везет далеко не всем. А я жива. Хотя иногда мне хотелось умереть. После первой операции — когда у меня началась афазия. Медсестра, пытаясь выяснить состояние пациентки, спрашивала у меня мое полное имя. По паспорту меня зовут Эмилия Изобел Юфимия Роуз Кларк. Я не помнила имя целиком… А ведь с памятью и речью была связана вся моя жизнь, все, чем я хотела быть и уже начала становиться!
Это случилось после того, как сняли первый сезон «Игры престолов». Мне было 24 года. Но мне хотелось умереть… Я пыталась представить будущую жизнь, и она… не стоила того, чтобы я ее прожила. Я актриса и должна помнить свою роль. И периферийное зрение мне нужно на съемочной площадке и на сцене… Не раз потом я переживала панику, ужас. Вот просто хотела, чтобы меня выключили из розетки. Чтобы это закончилось…
Когда малоинвазивная операция по обезвреживанию второй аневризмы прошла крайне неудачно — я очнулась после наркоза со страшной болью, потому что началось кровотечение и нужно было вскрывать черепную коробку… Когда все, казалось, уже благополучно завершилось и мы были с «Игрой престолов» на Comic Con’e, крупнейшем событии в индустрии комиксов и фэнтези, а я едва не упала в обморок от головной боли…
И вы не рассматривали возможность жить дальше, но не быть актрисой?
Что вы! Я именно что не думала об этом — для меня это просто немыслимо! Мы жили в Оксфорде, папа был звукорежиссером, он работал в Лондоне, в разных театрах, делал в Вест-Энде знаменитые мюзиклы — «Чикаго», «Вестсайдскую историю». И брал меня на репетиции. А там — запах пыли и грима, грохот на колосниках, перешептывания из темноты… Мир, где взрослые создают чудеса.
Когда мне было четыре, папа отвел нас с братом на мюзикл Show Boat о труппе плавучего театра, странствующего по Миссисипи. Я была шумным и непослушным ребенком, но те два часа просидела недвижно, а когда начались аплодисменты, вскочила на кресло и аплодировала, подпрыгивая на нем.
Жалко, вы не слышали, как я говорю в образе тети из Бронкса! Старушек я тоже играла. И гномов
И все. С того времени я хотела стать только актрисой. Ничего другого даже не рассматривалось. Как человек, близко знакомый с этим миром, папа не пришел в восторг от моего решения. Актеры в подавляющем большинстве безработные невротики, настаивал он. А мама — она всегда работала в бизнесе и как-то догадывалась, что я не по этой части, — убедила меня после школы и детских постановок сделать паузу на год. То есть не поступать в театральный сразу, оглядеться.
И я год работала официанткой, путешествовала с рюкзаком по Таиланду и Индии. И все-таки поступила в Лондонский центр драматического искусства, где многое о себе узнала. Роли героинь неизменно доставались высоким, тонким, гибким, невыносимо светловолосым однокурсницам. А мне — роль еврейской мамы в «Проснись и пой». Жалко, вы не слышали, как я говорю в образе тети из Бронкса! Старушек я тоже играла. И гномов на детских утренниках.
И никто не мог предвидеть, что вам суждена Белоснежка! Я имею в виду Дейенерис Таргариен в «Игре престолов».
И в первую очередь я! Я тогда хотела играть в чем-то значительном, важном. Роли, которые бы запомнились. И поэтому с гномами завязала. Но надо было платить за квартиру в Лондоне, и я работала в колл-центре, в театральном гардеробе, ведущей в «Магазине на диване», это кромешный ужас. И смотрительницей в третьестепенном музее. Моей главной функцией было говорить посетителям: «Туалет прямо и направо».
Но однажды позвонила моя агент: «Бросай свои подработки, завтра приходи в студию и запиши на видео две сцены. Это кастинг в большой сериал HBO, тебе надо попробоваться, текст на почте». Я читаю про высокую, тонкую, прекрасную блондинку. Хохочу в голос, звоню агенту: «Джин, вы уверены, что мне надо прийти? Вы вообще помните, как я выгляжу, ни с кем из своих клиентов не путаете? У меня рост 157 см, я пухловата и почти брюнетка».
Она меня утешила: «пилот» с высокой блондинкой канал авторам уже завернул, теперь подойдет тот, кто сыграет, а не кто выглядит. И меня вызвали на финальные пробы в Лос-Анджелес.
Думаю, продюсеры испытали культурный шок. И я была в шоке, когда меня утвердили
Пока я ждала своей очереди, старалась не смотреть по сторонам: мимо постоянно ходили высокие, гибкие, невыразимо прекрасные блондинки. Я сыграла три сцены и увидела на лицах боссов раздумье. Спросила: может, еще что-нибудь сделать? Дэвид (Дэвид Бениофф — один из создателей «Игры престолов». — Прим. ред.) предложил: «Станцуете?» Хорошо, что не попросил спеть…
В последний раз я пела на публике в 10 лет, когда папа под моим давлением повел меня на пробы мюзикла «Девушка для прощания» в Вест-Энде. До сих пор помню, как во время моего исполнения он закрыл лицо руками! А танцевать — это проще. И я зажигательно исполнила танец цыплят, с которым выступала на утренниках. Думаю, продюсеры испытали культурный шок. И я была в шоке, когда меня утвердили.
Вы были дебютанткой и пережили грандиозный успех. Как он изменил вас?
Понимаете, в этой профессии тщеславие приходит с работой. Когда ты занят, когда нужен. Это соблазн — постоянно смотреть на себя глазами публики и прессы. Почти маниакально зацикливаться на том, как выглядишь… Я, скажу честно, с трудом пережила обсуждение своих обнаженных сцен — и в интервью, и в интернете. Вы ведь помните, что самая значимая сцена Дейенерис первого сезона — та, в которой она полностью раздета? И ваши коллеги делали мне замечания типа: вы играете сильную женщину, но эксплуатируете свою сексуальность… Меня это задевало.
Но ведь вы им отвечали?
Ага. Примерно так: «Скольких мужчин мне нужно убить, чтобы вы считали меня феминисткой?» Но в интернете-то было хуже. Такие комментарии... Мне даже вспоминать о них противно. Что я толстая — это еще самое мягкое. Еще хуже были фантазии на мой счет, которые беззастенчиво излагали в своих комментариях зрители-мужчины… И тут вторая аневризма. Съемки второго сезона были просто мучением. Я сосредотачивалась во время работы, но каждый день, каждую смену, каждую минуту думала, что умираю. Я испытала такое отчаяние…
Если я изменилась, то только поэтому. Вообще я шутила, что аневризмы сильно на меня повлияли — отбили хороший вкус на мужчин. Отшучивалась. Но если серьезно, мне теперь все равно, как я выгляжу в чьих-то глазах. В том числе мужских. Я дважды обманула смерть, теперь имеет значение только то, как я воспользуюсь жизнью.
Вы поэтому теперь решили рассказать о пережитом? Ведь за все эти годы новость, которая могла занять первые полосы таблоидов, чудом не просочилась в них.
Да, потому что теперь я могу помогать людям, пережившим то же. И заниматься фондом SameYou Charity («Все тот же ты»), он помогает людям, которые перенесли травмы мозга, и поддерживает исследования в этой области.
Но молчать 7 лет и заговорить только перед широко объявленным показом последнего сезона «Игры…». Почему? Циник сказал бы: удачный маркетинговый ход.
А вы не будьте циником. Быть циником вообще глупо. Разве «Игра престолов» нуждается еще в какой-то дополнительной рекламе? Но молчала я, да, из-за нее — не хотела вредить проекту, привлекать к себе внимание.
Вы сказали, теперь вам все равно, как вы выглядите в мужских глазах. Но ведь это так странно слышать от женщины 32 лет! Тем более что ваше прошлое связано с такими блестящими мужчинами, как Ричард Мэдден и Сет Макфарлейн (Мэдден — британский актер, коллега Кларк по «Игре престолов»; Макфарлейн — актер, продюсер и драматург, ныне один из ведущих комиков США)…
Как ребенок, выросший у счастливых родителей, в счастливой семье, я, конечно, не представляю такого, чтобы у меня не было своей. Но как-то это у меня всегда впереди, в перспективе… Просто получается, что… работа — моя личная жизнь. И потом… Когда у нас с Сетом закончились отношения, я утвердила личное правило. То есть заняла у одной замечательной гримерши. У нее для него и аббревиатура есть — БНА. Что значит «больше никаких актеров».
Почему?
Потому что отношения распадаются по идиотской, глупой, преступной причине. В нашем деле это называется «конфликт графиков» — у двух актеров всегда несовпадающие графики работы и съемок, иногда на разных континентах. А мне хочется, чтобы мои отношения зависели не от бездушных схем, а исключительно от меня и того, кого я люблю.
А дело не в том, что у ребенка счастливых родителей слишком высокие требования к партнеру и отношениям?
Это отдельная и болезненная для меня тема… Мой папа умер три года назад от рака. Мы были очень близки, он не был старым человеком. Я считала, он останется рядом еще на долгие годы. А его нет. Я кошмарно боялась его смерти. Ездила к нему в больницу со съемок «Игры…» — из Венгрии, из Исландии, из Италии. Туда и обратно, два часа у него в больнице — всего сутки. Я будто пыталась этими усилиями, полетами уговорить его остаться…
Не могу смириться с его смертью и, видимо, никогда не смирюсь. Разговариваю с ним наедине с собой, повторяю его афоризмы, на которые он был мастер. Например: «не доверяй тем, у кого в доме телевизор занимает больше места, чем книги». Наверное, я бессознательно могу искать человека его качеств, его доброты, его степени понимания меня. И конечно, не найду — это невозможно. Так что я стараюсь осознать бессознательное и, если оно разрушительно, побороть.
Понимаете, я пережила большие проблемы с мозгом. Я точно знаю: мозги много значат.
0
119.00
