ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Авг. 14, 2019

***

Её место в том, что называют индустрией развлечений, гламуром и ночной жизнью, было не просто весьма заметным, а центральным. В лучшие годы в её империю входило 17 парижских театров и кабаре с общим штатом 900 человек. Целый завод по производству эротических переживаний и фривольных наслаждений! Она открыла горячие точки в Швейцарии и США, и даже сам Фрэнк Синатра как-то сказал о ней: «Мой босс!»

Ещё у мадам было прозвище Сфинкс, но не потому, что так – Le Sphinx – назывался один из принадлежащих ей клубов. О нём спустя годы с грустью помянет Фредерик Бегбедер: «…борделя на углу больше нет: того самого «Сфинкса» с его цыганами, где Генри Миллер просаживал деньги, которых у него не было». Сфинксом её звали из-за характера: что бы ни случилось, неподвижное породистое лицо Элен напоминало маску, все эмоции железная леди, как правило, держала при себе. «Каждый нерв лица под контролем», – свидетельствовала Медведева.

Она родилась в 1924 году, в польском Белостоке (по другой версии – в Гродно), в семье француза и русской эмигрантки. Девичья её фамилия – де Крессак.

В её захватывающей биографии есть такой эпизод, как три военных года, проведённых в Кёнигсберге, в немецком лагере для перемещённых лиц. За это время погибли её родители. А в начале последнего года войны на жизнь Элен покушался некий советский военачальник. Будучи мертвецки пьяным, он принял её за немку и решил расстрелять. «Пуля не достала меня, потому что я упала. Я закричала «Господи!» с украинским говором. Начальник насторожился. Тогда я прочла ему отрывок из Гоголя, о Малороссии. Тут он захотел на мне жениться. Он запер меня и велел его ждать. Но я сбежала». День своего освобождения, 7 апреля 1945 года, она считала вторым днём рождения. История чудесного спасения опубликована в каталоге аукциона, который мадам устроит в 2013 году, а значит, если и выдумка, то её собственная.

Совсем иную версию юности Элен приводил, не уточняя, с чьих слов, в своей биографической книге артист Николай Караченцов. Он познакомился с ней в конце 1983 года, гастролируя в Париже со спектаклем «Юнона» и «Авось»: «Мадам Мартини – полька. В возрасте пятнадцати лет попала в концлагерь в Польше, там немцы её изнасиловали. Потом русские её освободили… и отправили в концлагерь в Казахстан. Там изнасиловали русские. Но, поскольку она ещё считалась ребёнком, её сложными путями вернули из Советского Союза в Европу. Почему-то она попала в Германию, где пыталась покончить с собой. Но в этот трудный момент её жизни в неё влюбился немец, причём значительно старше её. Она вышла за него замуж, не знаю, насколько это всё было серьёзно, по-всякому в жизни бывает, но для неё замужество стало той мухой, которая её укусила и вернула к жизни. Немец вскоре умер. А был он крутым бизнесменом. Его основные интересы находились в Париже, и они из Германии переехали во Францию. По наследству все дела умершего мужа перешли к ней. Самое интересное, что она оказалась удивительно талантлива в бизнесе. Он при ней вырос до невероятных высот».

Доверять в этих словах можно только утверждению про её талант в бизнесе. Никакого мужа-немца не было, был муж-араб, и о нём чуть позже. Жизнь Элен – классический пример self-made woman. Себя она называла борцом. Её некролог, который опубликует английская The Times, будет начинаться словами: «Безжалостная деловая женщина…»

Что же касается остального, то достоверно известно, что она приехала в Париж в 1946 году без копейки денег и «с половинкой расчёски» в кармане собственноручно сшитых штанов.

Девушку из восточноевропейской глухомани великий город шокировал, шармировал и пробудил к жизни. Элен бралась за любую работу. И довольно скоро, используя свои главные козыри – молодость, ладную фигуру и привлекательную внешность, – поступила танцовщицей (по другой версии – стриптизёршей, а впрочем, в данном случае это одно и то же) в знаменитое варьете Folies Bergère. Костюм артистки состоял из перьев страуса и блёсток. Профессиональными навыками она овладевала по ходу. Это была школа выживания.

Но через полгода на её улице перевернётся грузовик с пряниками: Элен выиграла в национальной лотерее три миллиона франков! Три миллиона! Она забросила танцы в боа. Жила в своё удовольствие, проедая выигрыш, беззаботно проводила время, ничем, по существу, не занимаясь. И очередной крупный куш – удачное замужество – не заставил себя ждать.

С будущим супругом Элен познакомилась в 1955 году – в книжном магазине в Латинском квартале. Сириец Нахат Мартини, адвокат с дипломом Каирского университета и, по слухам, бывший секретный агент, оказался ниже ростом и на пятнадцать лет старше. При этом он был не только хорошо образован, но и владел сетью развлекательных заведений на пляс Пигаль. Его так и называли – «король пляс Пигаль».

Как писал журнал Time, заведения на пляс Пигаль «предлагали, вероятно, самый безыскусный и самый обширный показ обнажённой женской плоти, который мир не видел со времён вавилонского рынка рабов». В полутёмных злачных залах девушки не только танцевали в костюмах Евы. Скажем, в Madame Arthur на глазах у почтенной публики каждый вечер забавы ради пороли хорошенькую барышню, а клуб с красноречивым названием Drap d’Or («Золотая простыня») закрыли по требованию парижан за непристойную, даже по их меркам, программу.

На старости лет Элен будет жаловаться, что её любимый распутный Пигаль утратил своё пикантное очарование, что проститутки теперь работают через интернет, а на месте когда-то ей принадлежащего кабаре трансвеститов Le Narcisse – супермаркет органических продуктов. «Как это скучно! Надо было превратить его в маленький ресторанчик с квашеной капустой и аккордеонистом».

В 1961 году Нахат Мартини внезапно скончался. От сердечного приступа. Бродили слухи, будто его убили, а голову в коробке из-под торта подбросили супруге в автомобиль.

Версия, которую приводит в своём романе Медведева со слов одной из «распутинских» певиц, выглядит куда как достовернее: «Она мне сама рассказывала: «Мусенька, он упал прямо передо мной, рухнул!» – и Муся показывала, как рухнул супруг хозяйки, взмахнув руками. Рухнул он, якобы надорвавшись, пытаясь сдвинуть… автомобиль (!), застрявший на дороге».

Детей у них не было. 37-летняя Элен успешно отбилась от претензий братьев мужа на наследство, всё получила в свои руки и окончательно сосредоточилась на бизнесе – работа и бриллианты стали лучшим лекарством от отчаяния.

Замуж любительница причудливых шляп больше не вышла, несмотря на богатство и не утраченную с годами привлекательность. Тот же Караченцов, увидевший мадам 59-летней, отмечал, что она «женщина удивительной красоты. Повторюсь, что без возраста. Я никогда бы не догадался, сколько ей лет, если б не знал её историю. Интересная молодая дама. Говорят, шея выдаёт возраст женщины. У неё она – мраморная».

Да, новым мужем она не обзавелась, хотя круг общения был весьма большим и интернационально-звёздным. «Знаменитости меня забавляют, – говорила она. – но я вне этого мира».

Николай Караченцов вспоминал: «Когда-то, говорят, она имела интересы и в государственном театре «Комеди Франсез», входила в число пайщиков, и вроде бы с большими процентами. Это продолжалось недолгое время, мне она сказала: «С артистами я не люблю работать, они как только становятся мало-мальски известными, то как люди сильно портятся». Однако через выступления в её ресторане «Распутин» прошли десятки будущих французских знаменитостей начиная с Фернанделя».

Мадам Мартини, имевшая репутацию антисоветчицы и даже русофоба (сама признавалась: «Я люблю всё русское, но – в Париже»), была знакома и даже приятельствовала со многими нашими актёрами, режиссёрами, музыкантами, художниками. И не упускала возможности пополнить свою труппу талантливыми русскими.

Как-то раз, в начале 90-х, «к нам приехал, к нам приехал Никита Сергеевич дорогой!». В кабаре пришёл Михалков. «Был с каким-то арабским шейхом, который давал ему деньги на съёмки «Сибирского цирюльника», отмечал имевший в те годы в «Распутине» ангажемент Эдуард Хиль. Специально для такого гостя певец затянул «Мохнатого шмеля» из «Жестокого романса». Михалков не смутился, подхватил, не испортил, и закончили они уже дуэтом и в обнимку. «Шмелём» дело не ограничилось. Режиссёр спел русскую народную «Не велят Маше за реченьку ходить».

«Не хотите выступать у меня?» – поинтересовалась хозяйка «Распутина» у Никиты Сергеевича. Разумеется, она даже не представляла, кого хотела осчастливить своим ангажементом…

***

Еще в середине 50-х Элен познакомилась и крепко подружилась («Мы перезванивались по пять раз на дню») с Романом Петровичем Тыртовым, модельером, художником, скульптором, известным миру под псевдонимом, составленным из его инициалов, – Эрте. Она же звала его Эри и хвасталась тем, что «научила материться».

Тыртов, потомок татарского хана Тырта и старинного дворянского рода, известного с 1543 года, сын адмирала флота, эстет и гомосексуалист (ещё до революции, в 19 лет, эмигрировал из родного Санкт-Петербурга), одна из знаковых фигур эпохи ар-деко. До Второй мировой войны его прославили обложки для журнала Harper's Bazaar и костюмы для голливудских фильмов и бродвейских шоу. Он стал шить мужские костюмы из «немужских» материалов вроде бархата и шёлка. Придумал платья с асимметричным декольте. Среди клиенток были Анна Павлова и Мата Хари.

После войны случились годы забвения. Стиль Эрте сочли анахронизмом. Он не сильно переживал – жил в своём придуманном мире и продолжал работать. Говорил: «Посмотрите на меня. Я никогда не принимал наркотики. Я никогда не нуждался в них. Мой наркотик – искусство».

Людмила Лопато, двадцать лет державшая в Париже ресторан Pavillon Russe («Русский павильон»), застала художника уже немолодым, когда он посещал её заведение: «Помню, он носил прозвище Бабушка. Эрте ходил в парике, пудрил нос, украшал галстук элегантной заколкой и носил костюмы-тройки».

…Взаимному обожанию Элен и Эри во многом способствовали их славянские корни, страсть к искусству и тотальное одиночество (любовник Эрте князь Николай Урусов нелепо умер в 1933 году – подрезая розы в саду, он укололся шипом и получил заражение крови).

Их дружба продлилась до самой смерти экстравагантного художника.

Как декоратор Эрте оформляет её парижский пентхаус – она жила над собственным кабаре Folies Pigalle в окружении розовых стен, золотой мебели и плюшевых обезьян – и замок в департаменте Сена и Марна, создаёт эскизы её украшений, придумывает декорации и костюмы для многочисленных спектаклей и шоу, ведь в 1974 году Элен осуществит свою мечту, выкупив Folies Bergère, на сцене которого когда-то задорно махала ногами и садилась на шпагат, а теперь управляла им «железной рукой в чёрной бархатной перчатке».

На счету этой идеальной дружеской пары было много совместных проектов, но, пожалуй, главное и любимое дело – «Распутин».

По легенде, создать русское кабаре, где «было бы приятно пить чай», они решили однажды ночью, в 1965 году. История умалчивает, в каком же «Славянском базаре» это произошло, но сказано – сделано! В итоге получится, как иронично заметил один музыкальный критик, место «с критической концентрацией красного бархата и богатых арабов».

«Эта работа была очень весёлой!» – уверял Эрте, который станет завсегдатаем заведения. За ним и Элен будет закреплён столик № 18, где парочка пила свой травяной чай, слушая цыганское пение.

Помимо всего прочего, Тыртов нарисовал и чёрно-белый логотип – суровое бородатое лицо Григория Распутина, как нельзя лучше соответствующее строчкам знаменитой (тогда ещё не написанной) песни группы Boney M (тогда ещё не созданной): «Ra-Ra-Rasputin Russia’s greatest love machine». Кстати, Эрте был хорошо знаком с князем Феликсом Юсуповым, участником убийства Распутина, поскольку одно время они жили в Париже по соседству и сотрудничали в созданном Феликсом и его женой Ириной доме моды IrFe. Не исключено, что именно это знакомство и подтолкнуло к неожиданному и небанальному названию для заведения. Хотя есть и другая версия, как всплыло в их мозговом штурме имя влиятельного старца. Опасавшийся покушения Распутин, как известно, принимал в малых дозах яд – вырабатывал иммунитет к отраве. Так вот якобы незадолго до создания кабаре у мадам Мартини обнаружили неизлечимую болезнь, врачи разводили руками, но какой-то целитель предложил ей лечение ядом, постепенно увеличивая порции. И снова – слово Хилю: «Когда я у неё работал, она пила яд огромными дозами, иногда просто падала от этого. Это же огромный стресс для организма! И что вы думаете, спасла себя. Продлила жизнь больше чем на пятьдесят лет. Через некоторое время пришла сдавать анализы, и врачи просто глазам своим не поверили: кровь была чистой, никаких следов болезни».

Кабаре располагалось на трёх подземных этажах построенного в 1931 году офисного здания из стали и бетона. Несколько штрихов к описанию – от художника Михаила Шемякина: «Стены были обиты красным бархатом и шёлком, на них красовались аляповатые портреты русских императоров, а в центре висел устрашающий портрет Григория Распутина».

Увидевший такую лепоту Лимонов никакого эстетического наслаждения не испытает, лишь воскликнет своим фальцетом, что это «противоестественное дитя, родившееся от брака оперного театра с голливудской версией русской церкви».

Автор «Эдички» бывал в «Распутине» и в других подобных местах считаные разы. Он даже в кафе-то не ходил. Объяснял это нежеланием тратить время попусту и тем, что «сидеть в кафе – занятие девятнадцатого века». На деле же причина банальнее – безденежье и экономность. Скорее всего, он лишь однажды переступил и порог «Распутина» – по приглашению Евгения Евтушенко в декабре 1983 года. А если и знал о нём что-то, то исключительно по рассказам жены. Однако спустя годы Лимонов не без гордости отмечал: «В романе «Укрощение тигра в Париже» я неплохо живописал «Распутин», где в интерьере полуцеркви-полубани шейхи, министры, киноартисты и даже президенты пили дорогое шампанское, слушали песни цыган и Наташи Медведевой, напивались и блевали. Бутылка самого дешёвого шампанского стоила в «Распутине» не менее 900 франков».

***

В отличие от Лимонова Владимир Высоцкий был в кабаре гостем неслучайным и многоразовым. Начиная с 1973 года благодаря женитьбе на Марине Влади он «в Париж летает, словно мы в Тюмень», живёт там неделями и месяцами, выступает, записывает песни и один раз гастролирует с Театром на Таганке.

Дневниковая запись Валерия Золотухина, датированная 29 апреля 1973 года: «Звонил из Парижа Высоцкий. Счастлив. Везде его водят, кормят, все его знают. А главное, от чего обалдел, – весь Париж говорит на русском языке».

После блестящего Парижа Москва покажется Высоцкому «разграбленным городом». Но уже второй визит вызовет разочарование. Это зафиксировал ещё один коллега по Театру на Таганке, Вениамин Смехов: «Город серых клерков, скупердяй на скупердяе, жизнь посвящена добыче франка. Куда девались щедрость, доброта, беза-лаберность, где эта нежная влюблённость в свою историю… Будни быта, пробки на улицах, и пробкой делячества заткнуты души… Конечно, их вскроют на Рождество, и они опять вспыхнут, запенятся и снова обманут новичков расчётливым, кратким простодушием карнавала…»

По наблюдению Юрия Любимова, главного режиссёра «Таганки», Владимиру нравились и Париж, и Франция, но он понимал, что место его всё равно в России: «Он уезжал на Запад, становилось ему скучно – он ехал обратно».

С Элен Высоцкого познакомил всё тот же «всемирный голубь» Евтушенко, написавший спустя почти тридцать лет такие строки:

А я хозяйку кабаре «Распутин»

К ним пригласил на горьковскую «Мать».

Мадам шепнула мне: «Я вся распугана.

Вдруг они здесь начнут Париж ломать?

Но это говорит капиталистка.

А мне, девчонке, росшей на бобах,

признаюсь я, до чёртиков всё близко –

и крик «Долой!»,

и все эти ба-бах!»

«Уже только после смерти Володи она рассказала мне, – вспоминал Евтушенко, – что иногда он приезжал к ней в отчаянном состоянии и требовал наркотик. Я её спросил:

– Что же ты мне раньше не говорила?

Она сказала:

– Женя, я знала, что ты об этом не знаешь. Это была не моя тайна, я сама это переживала».

В анналы «Распутина» вошла история «странного загула», имевшая место в 1977 году и связанная с Высоцким и его другом, художником Михаилом Шемякиным, на тот момент парижанином.

Они приехали в кабаре уже нетрезвыми и увидели Любимова, сидевшего за столиком с мадам Мартини. В тот год «Таганка» с 4 ноября по 11 декабря впервые гастролировала в Париже, Лионе и Марселе. Отыграв, труппа улетела в Москву, а Высоцкий и Любимов задержались: Владимир должен был дать три концерта подряд в зале L`Élysée Montmartre, на одном из них собирался присутствовать Любимов, но едва ли именно это послужило для Юрия Петровича главной причиной остаться ещё на несколько дней – что он, Высоцкого не слышал?

Но вернёмся к легендарному загулу. Он случился после концертов Высоцкого. Вот как Шемякин рассказывал в одном из интервью: «Володя, когда своего босса увидел, огорчился, что он (Высоцкий. – В.В.) в таком виде. Не глядя на Любимова, прошёл мимо мадам Мартини, взял гитару и запел». А художник тем временем, выпив «Столичной», подошёл к Любимову, пообщаться: «Поздоровавшись с Юрием Петровичем и мадам Мартини, я без приглашения уселся за их столик и снова потребовал себе водки. Ещё пара стаканов – и я начал выговаривать Любимову за его недопустимое, безобразное отношение к белой эмиграции, к белым офицерам. Я ссылался на его спектакль («Десять дней, которые потрясли мир» по документальной книге Джона Рида. – В.В.), который он привёз в Париж, где в одной из сцен карикатурный портрет государя-императора Николая II повешен, по замыслу режиссёра, вниз головой. «Это же пощёчина Белому движению! Это, это недопустимо… Непозволительно!..» И так далее, и тому подобную чушь молол я пьяным языком великому режиссёру. И умнейший и добрейший Любимов, понимая, что с пьяным дураком спорить не надо, прижимал руку к груди и вежливым голосом приносил извинения: «Да, да, Миша, вы абсолютно правы, получилось действительно нехорошо».

Высоцкого тем временем окружили «распутинские» цыгане, они пели, а он щедро бросал им франки – пятисотенные купюры.

«Володя запел «Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном» и, когда, обращаясь ко мне, дошёл до слов: «Где твой чёрный пистолет?» – в пьяной моей башке что-то вдруг переклинило: «А действительно, где?» – Шемякин утверждал, что, сопровождая Высоцкого по злачным местам, куда его друга вечно несло, он иногда брал с собой пистолет, на ношение которого у художника имелось разрешение. Вот и в эту ночь пистолет был у него под мышкой в кобуре. «Разумеется, я тут же его выхватил и с криком: «Да тут он, Володя, вот!» – ба-бах по люстре, ба-бах! Пару раз в потолок выстрелил, а потом посмотрел вокруг: ни цыган, ни посетителей, ни мадам Мартини – только задница Любимова под скатерть нырнула, и всё: мы одни! Я понял: пора уходить немедленно, потому что кабак в подвале находится, а значит, наверху кто-то из гардеробщиков или швейцаров всё уже слышал… Выскочили мы вовремя, потому что патрульная машина подъехала моментально. Я говорю Володе: «Только не шатайся, идём по прямой», и вот полицейские в «Распутин» мимо нас забегают, а мы, держа друг друга за руки, идём бодрым шагом до первого угла и не оборачиваемся: не дай бог почуют, что это мы шороху тут наделали. Свернули и быстро в подъезде спрятались, а потом был уже другой кабак».

Вернувшись в Москву, Высоцкий запечатлеет их яростный загул в песне «Французские бесы»:

Я где-то точно – наследил,

Последствия предвижу:

Меня сегодня бес водил

По городу Парижу,

Канючил: «Выпей-ка бокал!

Послушай-ка гитары!» –

Таскал по русским кабакам,

Где венгры да болгары.

Кстати, за стрельбу в «Распутине» Шемякин отделался лёгким испугом – оплатил мадам Мартини лишь хрустальную люстру и починку потолка. Он уже знал, что «кабацкая жизнь – особая. Хотите иметь хороших клиентов – терпите. И на поверхность ничего не выносится. Кто у них был, с кем был, сколько пил, в чём плясал, как начудил – обо всём этом молчок… Париж – город богемы, и он, конечно же, благоволит тем, кто любит гульнуть».

При всём благоволении в «Распутине» существовал дресс-код. Без вечерних нарядов не пускали. «Помню, приехал Александр Невзоров, хотел у меня интервью взять, – вспоминал Хиль. – Так мадам Мартини его на порог не пустила. И знаете, почему? Он был в кожаном пиджаке. Она сказала: «У нас в таком виде только шофёры и носильщики ходят!» Он обиделся и потом в своей программе «600 секунд» поливал меня как хотел: вот, дескать, до чего Эдуард Хиль докатился – в кабаке поёт! Но ведь это не наш кабак. Кабак и кабаре – совершенно разные вещи. Там совершенно другая обстановка. Если посетитель, например, без хорошего костюма и галстука, его просто не пустят. В «Распутине» никогда не бывает драк. Хозяйка даже не разрешает танцевать. Своё кабаре она стремится подать как театр. И люди приходят в «Распутин» прежде всего посмотреть программу, а не поесть. Там, если зрителей интересовал исполнитель, они откладывали столовые приборы и внимательно слушали. За всё время, что я выступал, только пару раз и видел, что во время моего выступления ели. И то наши. И потом это же очень дорогое кабаре, там бутылка водки 200 долларов стоит. Шампанское – ещё больше. Особо не разгуляешься!»

***

Среди цыган, окруживших Высоцкого в ту ночь в кабаре, был и его друг Алёша Димитриевич, главный артист «Распутина» за всю его историю и, возможно, один из самых известных цыганских певцов всех времён и народов.

В его биографии даже больше белых пятен, чем у мадам Мартини. Кто-то утверждает, что Алёша и в России-то никогда не бывал, и плохо говорил по-русски, однако Медведева пишет в своём романе, ссылаясь на него самого, что родную страну он «покинул, будучи мальчиком, одетым в матросский костюмчик». Даже его фамилия пишется по-разному: то Димитриевич, то Дмитриевич, сам он – есть видеозапись – иногда представлялся, глотая букву, как Димитревич. Алёша не только не знал нотной грамоты, но, что совсем уж поразительно, не умел читать и писать.

В «Моей борьбе» Димитриевич описан так: «…маленький мужичок-сморчок. Под шеей у него большой бант… Надменно приподняв коричневое лицо, взирает на зрителя, хмуро сдвинув старческие – длинноволосые брови». Или вот: «Иду от метро к кабаре. Вижу, с другой стороны к нему клошар направляется. Ну, думаю, сейчас тебя погонят. Нет, он вошёл. Я за ним. Спускаюсь в вестибюль, а там мой Алёша. Как собачка. Шапка-ушанка на подбородке замусоленными шнурочками завязана».

Могла ли представить себе Наташа, когда в 1972 году в Ленинграде впервые услышала пластинку задорного старого цыгана, что будет почти ежевечерне с ним общаться, работая в парижском кабаре! Нет, конечно. Как и то, что строчкой из его песни – «Мама, я жулика люблю» – она назовёт свой первый роман. Наташа говорила, что от Алёши узнала многие забытые мелодии: «Он учил старым песням, диктовал слова, наполовину придуманные самим. Я слушала, как поёт Димитриевич, и училась петь не как другие, а как душа поёт. И если она не поёт, петь нечего».

Алёша был страшный матерщинник. «Он всегда что-то бурчал. Обо всех. С матом и шуточками. Скорее от старости». Медведева сокрушалась, что так и не записала на магнитофон его рассказы, хотя не раз порывалась. А на упрёки, что описала цыганскую звезду без должного пиетета, парировала: «Он же был жуткий насмешник, не злобный, но осмеивал всех и вся, всегда шутил, ругался матом, и что же надо, надо написать о нём что-то возвышенно-туманное?»

Примеры Алёшиных реакций она щедро приводит в книжке. «На эстрадке уже стояла певица, которую Димитриевич называл «п… на цыпочках». Что это значило – трудно объяснить. Но, видимо, в эту кличку входило и то, что она играла вечную девочку – на цыпочках, – хотя ей было уже лет тридцать пять».

У Димитриевича было несколько любимых фраз. К примеру, о себе постоянно твердил: «Я – цыган! Мне можно!», а о кабаре «Распутин»: «Бардак и пивная лавочка».

Трудно представить Димитриевича без сигареты во рту. Когда он начинал петь, то сигарету фильтром вставлял в ухо и оттуда валил дым.

Большим поклонником Димитриевича, другом и даже добровольцем-импресарио (он за собственные деньги записал и издал его диск) стал Михаил Шемякин. Попав в Париж, Михаил с женой Ревеккой пришёл в «Распутин». К их столику подошли цыгане. Он сразу узнал Алёшу, песни которого слышал ещё в СССР. Они долго смотрели друг на друга. «Ну, что же ты?!» – спросил Димитриевич. «А ты-то что?» – ответил Шемякин. И они обнялись, как давние приятели.

Шемякин рассказывал про Алёшу: «Прежде всего это был необычайно обаятельный человек и большой-большой премилый хулиган. Всё это вместе мне очень нравилось в нём, не говоря о том, что он – грандиозный певец. Нравилось и Володе Высоцкому, с которым я познакомил Алёшу Димитриевича, и они очень и очень подружились. Они встречались у меня, или, естественно без выпивки, мы заходили в кабак – для того именно, чтобы послушать или великого Полякова, или не менее великого Алёшу Димитриевича. Хотя первая реакция, когда я послал диск Димитриевича, изданный в Париже, была у Высоцкого довольно отрицательная: он позвонил мне и сказал: «Миш, ну во что ты вложил деньги – он же путает слова, что это такое, у нас есть замечательный цыганский театр «Ромэн». На что я сказал: «Ну, знаешь, ты внимательно ещё раз послушай, а потом мы с тобой снова заговорим на эту тему». И буквально через два дня позвонил мне Володя и сказал: «Знаешь что, это гениальный певец!» И очень просил меня с ним познакомить – потом у них действительно была такая сердечная дружба».

Что касается «путает слова», тому есть вполне убедительное объяснение. Его дала Тереза, жена Алёши, нередко бывавшая в кабаре: «Люди курили сигары, пили и не слушали внимательно то, что поют артисты. И поэтому Алёша очень часто не пел, например, романс «Гори, гори, моя звезда», а напевал абракадабру: «Гри-гри-гри». А люди ели, пили, аплодировали – им важен был амбьянс, то есть атмосфера».

Никогда Алёша не пел одну и ту же песню одинаково, поскольку разбавлял даже классические произведения своими фирменными восклицаниями: «что ты! что ты!», «хоп-хоп!», «эх, ну и ну!», «ребята!», «говори-разговаривай!» и так далее.

В декабре 1976 года, к Рождеству, в Париж по приглашению Марины Влади приехали Белла Ахмадулина и Борис Мессерер и жили там три месяца. В один из вечеров с подачи Шемякина они отправились в «Распутин» слушать Димитриевича. «Господи, на каком языке он поёт! – воскликнула Белла. – Давай напишем ему слова!» На что Высоцкий ответил: «Оставь. Это его язык, русский Алёши Димитриевича!»

«И снова мы шли в «Распутин», – вспоминал Мессерер. – И Миша заказывал мясо а la Shatobrian и красное вино. За столик подсаживался Алёша Димитриевич, представитель великой династии Димитриевичей – ресторанных певцов, будораживших слух нескольких поколений русской эмигрантской публики. Миша издал пластинку Алёши Димитриевича, где тот пел «Мурку». Каждый раз, когда Алёша в ресторане исполнял «Мурку», он перевирал слова, а Миша, полный гордости за содеянное, говорил, что вариант, который Алёша с третьего раза записал на пластинку, лучший, там все слова классические. Мы целовали уже старого Алёшу. Нам передавалась тоска русских эмигрантов, которые в течение многих лет слушали Димитриевича».

Кстати, куплет из песни «Колодники» на стихи А.К. Толстого в исполнении Димитриевича режиссёр Любимов использовал в спектакле «Мастер и Маргарита» (1977) – в сцене сеанса чёрной магии Гелла демонстрировала под него на рояле невообразимый акробатический этюд:

Спускается солнце за степи,

Вдали золотится ковыль,

Колодников звонкие цепи

Взметают дорожную пыль…

Любимов любил цыганское пение, может быть, ещё и потому, что мама его была наполовину цыганкой – по отцу. «Меня однажды привели в театр «Ромэн», – рассказывал Юрий Петрович. – И вот когда они начали свои дела – я весь заходился!»

И хотя Шемякин утверждает, что это он свёл двух певцов, Марина Влади даёт иную версию знакомства. Алёшу Димитриевича, друга их семьи, относившегося к ней как к дочери, она аттестует как русского цыганского барона. «Этот титул он, возможно, присвоил себе сам, но величавость и царственная манера держаться у него соответствующие. И потом, он как никто умеет заставить рыдать свою гитару, голос его, кажется, прорывается из самой глубины человеческого страдания и неизменно очаровывает ночных красавиц».

Именно Марина привела Высоцкого на бульвар Батиньоль, расположенный в 17-м округе. Здесь много лет в ничем не примечательном доме, на втором этаже, у Алёши была квартирка при ресторане. Несмотря на свою известность и востребованность, жил Алексей Иванович без излишеств, без всякого намёка на буржуазность или богемность. Терпеть не мог рестораны: «Я сам работаю в ресторане, ещё идти туда?»

Послушаем Марину Влади: «Ты сгораешь от нетерпения. Ты уже давно слушаешь его пластинку, которую я привезла в Москву. Ты знаешь все связанные с ним истории и анекдоты: ночи, проведённые им, моим отцом и Кесселем (Жозеф Кессель – французский писатель, сын еврейских эмигрантов из России. – В.В.) в кабаре, советы Алёши: «Никогда не пей водки, когда нюхаешь кокаин», – мне было в ту пору тринадцать лет. Когда у Димитриевичей украли все их богатства и я дала им денег, они приняли мой подарок молча – цыгане берут деньги как должное…

Глядя в упор друг на друга, вы берётесь за гитары – так ковбои в вестернах вынимают пистолеты – и, не сговариваясь, чудом настроенные на одну ноту, начинаете звуковую дуэль.

Утонув в большом мягком кресле, я наблюдаю за столкновением двух традиций. Голоса накладываются: один начинает куплет, второй подхватывает, меняя ритм. Один поёт старинный романс, с детства знакомые слова – это «Цыганочка». Другой продолжает, выкрикивает слова новые, никем не слышанные:

Я тогда по полю вдоль реки!

Света – тьма, нет Бога!

А в чистом поле – васильки

И дальняя дорога...

Вы стоите совсем близко друг к другу, и теперь я вижу в полоске света два упрямых профиля с набухшими на шее венами. Потом вдруг одно движение руки: постой, послушай… И жалуется гитара; и мы тонем в её плаче. Солнце теперь светит с другой стороны, скульптурно вырисовывая ваши лица, потом и они уходят в тень, и видно лишь светлое дерево гитар и ваши такие разные руки, пальцы, рвущие струны. Уважение друг к другу, возникшее с первых минут знакомства, останется у вас на всю жизнь. В противоположность остальным членам семьи Димитриевичей Алёша единственный ни разу не взял денег, которые ты швыряешь безумными ночами направо и налево: на следующий день он возвращает тебе эти деньги, аккуратно запечатанные в конверт».

Про Алёшу говорили: человек широкой души и при этом типичный цыган. Шемякина он не раз спрашивал, где тот хранит свои деньги. И советовал ни в коем случае не доверять заработанное банкам, а переводить всю наличность в золотые монеты и прятать.

Жена Димитриевича вспоминала: «Поскольку уклад в его семье был патриархальный, клановый, Алёша был очень верующим, следовал всем заповедям. А вообще, он был очень спокойный, тихий и скромный. Несмотря на то что жил в Европе, чувствовал себя цыганом. Темперамент при этом очень даже горячий, но его никогда не заносило. И властный был: считал, что главой семьи должен быть только мужчина. Но самое важное для него в жизни – это внутренняя свобода: не терпел никакого диктата. Нет, просто отходил в сторону. И даже когда случались какие-то выяснения отношений, градус разговора закипал, он никогда не скандалил».

По иронии судьбы мистическая тень Григория Распутина сопровождала Димитриевича всю жизнь. Говорят, в Петербурге старец вместе со свитой приезжал слушать хор Димитриевичей. Оказавшись во Франции, хор снимался в исторической драме «Распутин» (во французском прокате фильм назывался «Трагедия империи», 1938). И вот – кабаре Chez Raspoutine, где Димитриевичи переживут новый виток популярности и закончат свою славную артистическую карьеру.

«Сначала он только аккомпанировал любимой сестре, и только после её смерти у него, можно сказать, началась сольная карьера, – говорила Тереза Димитриевич. – Работа в кабаре Алёшу не то чтобы угнетала, и нельзя сказать, что он ненавидел её. Говорил мне, что это индустрия, а значит, надо терпеть. И ещё говорил: «Если бы я был французом, я бы был популярнее, чем Джонни Холлидей».

***

Медведева признавалась: «Я собой всегда очень недовольна. Мне ещё Алёша Димитриевич, старый, мудрый человек, когда-то сказал: «Ты никогда довольна не будешь!»

Надо сказать, что Алёша и сам редко чем бывал доволен и чувствовал в Наташе родственную душу. Она с раздражением относилась к заведённым в «Распутине» порядкам и правилам. При знакомстве представлялась просто певицей, а не певицей кабаре.

Можно сказать, Медведевой повезло, что её сразу взяли в «Распутин». Отбор у мадам Мартини был строгий. К примеру, приехавшего в начале 90-х годов на заработки в Париж народного артиста РСФСР Эдуарда Хиля она приняла в кабаре лишь со второй попытки, когда их общий знакомый, в прошлом работавший в Ленинграде в Малом оперном театре, попросил послушать его ещё раз. По её мнению, соискатель пел «не по-парижски».

Программа в «Распутине» строилась по неизменному сценарию, заведённому мадам Мартини. В 23 часа все артисты хором исполняли «Москву майскую», написанную братьями Покрасс на стихи Лебедева-Кумача: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…» Когда мадам спрашивали, почему именно эта очень уж советская песня открывает программу русского кабаре, она отвечала, что именно под «Кипучую, могучую…» их в лагере выводили на прогулку.

Дальше артисты выходили с сольными номерами.

«Вторая часть спектакля начиналась после часа ночи, – рассказывала Медведева. – После того, как все артисты вновь выстраивались перед залом-низинкой, иногда уже почти пустым, иногда очень даже оживлённым пьяными клиентами, и все хором они пели: «Господу Богу помолимся!» Это было ужасно, но это была не шуточка, серьёзно они должны были петь и возрождать быль о двенадцати разбойниках. В кабаке! В час ночи! Для пьяных! Богу молиться!»

«Мадам Мартини ревностно следит за культурой русской песни, за репертуаром. Позволяла исполнять всё, кроме «Мурки» и вообще блатных песен, – вспоминал Хиль. Хотя, как мы помним, для Алёши Димитриевича делалось исключение. – Если в её отсутствие некоторые певцы позволяют себе петь «Мурку» или «Червончики, мои червончики» и если она об этом узнаёт, кара неизбежна. Вызывает и говорит: «Отдохните три дня, любезнейший». А это значит, что три дня артист не получит зарплату…»

Отстранить от работы могли и за опоздание. Медведевой есть что вспомнить на этот счёт: «Из кабаре меня в этот вечер выгнали. Отправили домой. Я проспала и опоздала. Примчалась туда без мейкапа, волосы дыбом. Шоу уже началось, так что мне сказали: «Идите-ка домой, завтра будете выступать». Наверняка рожа моя директору тоже не понравилась. Что можно ожидать от трёхдневного запоя?»

В стоявшую на рояле шкатулку артисты складывали чаевые, которые после делили поровну. «Были артисты, знаю, которые заранее чувствовали, что им перепадёт от посетителя крупное вознаграждение – допустим, тысяча франков. Они эту тысячу брали одной рукой, а другой опускали в шкатулку пятьдесят. Случались и скандалы, но не пойман – не вор…» – вспоминал Хиль.

Гости из Арабских Эмиратов и Саудовской Аравии были самыми щедрыми. По наблюдениям Медведевой, «они соревновались друг с другом: кто больше шампанского выпьет, кто больше икры съест, для кого дольше оркестр из двадцати пяти человек сыграет». Особенно сорил деньгами один из завсегдатаев «Распутина», саудит Аднан Хашогги, сделавший состояние на торговле оружием. Начало 80-х считают пиком его карьеры, на тот момент состояние Хашогги оценивали в 4 миллиарда долларов. Группа Queen посвятила ему песню Khashoggi's ship («Яхта Хашогги»), где есть такие строчки: «Никто не остановит мою вечеринку» и «Настоящее веселье начинается после полуночи».

«Один араб играл там свадьбу дочери, – вспоминал Хиль, – на грузовике привезли пять тысяч белых роз. Погуляли на сто тысяч долларов, хотя, по меркам «Распутина», сумма небольшая».

Разумеется, кабаре любили не только шейхи и магнаты. В его стенах можно было увидеть людей искусства – Омара Шарифа, Шарля Азнавура, Сержа Генсбура…

«Заходили и русские дворяне первой волны эмиграции – графы, князья. Как-то перед концертом я спросил у коллеги-артиста: «Почему сегодня у нас столько охраны? А этот мсье за столиком похож на Миттерана…» – «А это и есть Миттеран! Романсы послушать пришёл». А Мирей Матье как-то попросила меня спеть «Подмосковные вечера».

Артисты в один голос жаловались на скупость мадам Мартини. Платили в «Распутине» немного. Медведева со смехом говорила, что хозяйка запомнила свою зарплату танцовщицы пятидесятилетней давности и сохранила её такой же для нынешних артистов. Хиль не стал исключением: «Это хлеб несладкий. Платят очень мало после каждого концерта. На завтрашний день уже почти ничего не остаётся. Хватает только на пропитание и жильё». Сам он экономил на всём – от еды до транспорта, готовил сам, питался куриными крылышками и картошкой, на работу и обратно ходил пешком, тратя час в одну сторону. А жил в тесной студии, где из обстановки – кровать, стол и стул.

Дмитрий, сын Хиля, вспоминал, как однажды с матерью навестил отца в Париже: «Идём по городу: везде мусор валяется… «Да, приедешь в Париж – угоришь!» – переглядываемся. Оказалось, что наш визит совпал с забастовкой мусорщиков. А Версаль? Разве можно его сравнить с Петро-дворцом? Бывает, что копия лучше оригинала. Мама спустилась в метро: одни арабы. «И где же шикарные французские мужчины в модных шарфах?» – спросила она у отца. «А они все в машинах!» – объяснил он. Папа снимал квартиру-студию довольно далеко от центра Парижа. Для нас было странно, что и ванная, и туалет, и кухня – всё умещается в одной малюсенькой комнате. «Как в тюремной камере!» – всплеснула мама руками. А возвращался отец сюда порой уже под утро: работа ночная, на такси экономил, после выступления шёл через весь город пешком».

«Мадам Мартини была смущена назначенной мне ставкой, когда кое-что узнала обо мне от Любимова и Евтушенко, сказала: «Что ж вы не предупредили, что так популярны в России?» И предложила другой гонорар». Но у певца уже были другие планы.

По словам Хиля, конец его работе в «Распутине» положила Мирей Матье, хотя он и сам уже склонялся к мысли завязать с карьерой в кабаре (к тому же он не жил в Париже, а бывал наездами – виза позволяла работать не более двух месяцев). Знаменитая певица ужинала в кабаре. И попросила Хиля спеть «Подмосковные вечера». Он спел, а заодно сообщил, что дружил с автором песни – композитором Соловьёвым-Седым. Матье спросила: «А что вы с вашим голосом здесь делаете?»

И ещё одна история, имевшая место в 1994 году. «Кстати, именно в «Распутине» я праздновал своё 60-летие, на которое приехало много известных исполнителей. Больше всего мадам Мартини понравилась Люда Сенчина. Она мне сказала: «Хочу, чтобы эта певица приехала и пела у меня!» «Вряд ли, – говорю, – она согласится». «Уговорите её, – попросила она, – я вам заплачу комиссионные!» «К сожалению, мадам Мартини, – ответил я, – я тоже больше к вам не приеду. Обстановка в России стабилизировалась, теперь уже и там концерты можно давать». Вот так мы с ней и расстались».

Знаменитое кабаре – заведение с тем же названием и с тем же интерьером, создающим, как пишут в рекламных буклетах, «мистическую атмосферу роскоши и фатализма», функционирует и сегодня. Оно внесено в список исторических памятников. Только это уже совсем другой «Распутин» – клуб с диджеями. Нынешние владельцы отказались от концепции cabaret russe, от душераздирающих цыганских романсов, «Калинки-малинки» и песен советских композиторов, от старомодного дресс-кода – пиджак и галстук. Золотому веку конец…