Бытовой конфликт из-за собаки может обернуться противостоянием цивилизаций, если пес принадлежит нефтянику, а застрелил его шаман. Как обычный спор из-за собаки может стать причиной изменения планов геологоразведки, разбиралась "Власть".
60-летний Сергей Кечимов не просто представитель коренного народа ханты, он — шаман. В 100 км от Сургута находятся его родовые угодья площадью несколько десятков гектаров. Там у Кечимова стадо оленей с пушистыми рогами и вечные проблемы с медведями: "Я двух медведей встретил — стоят на тропе. Кричу: "Стой, вор!" И стреляю. Один падает, а второй стоит. Еще стреляю, дерево не пускает пулю. Второй потом встает, и они оба убегают. Я кричу им: "Стой, я тебе не всю кровь выпустил!" Убежали". Кечимов плохо говорит по-русски, да и общаться ему толком не с кем. На многие километры вокруг ни одной живой души. Лишь в деревянном доме с ним живет пожилая жена, через болота — то ли брат, то ли друг, все ханты считают себя родственниками. Он все рассказывает о встречах с медведями, пока мы пробираемся сквозь лес к его дому.
Ноги вязнут в цветных влажных мшистых кочках, хлюпающая тропа, усеянная брусникой, петляет уже минут сорок, а конца ей не видно. Говорят, у ханты нет ощущения расстояния и времени. Ханты может зимой сесть на свой снегоход и отправиться из-под Сургута чуть ли не в Ямало-Ненецкий округ, даже не думая о расстояниях. "Далеко еще?" — спрашиваю, пытаясь высвободить ногу из очередной разноцветной от трав лужи. "Да нет",— бесцветным голосом отвечает Кечимов. Его низенькая, с покатыми плечами фигура в камуфляже удаляется. Он идет так, будто находится в трансе, и продолжает рассказывать о духах, которых иногда встречает на этих тропах. И он не выдумывает и не врет. "Один ходит как на лыжах, на оленя похож",— объясняет Кечимов, на своем языке называя его имя, которое для меня звучит как название очередной икеевской табуретки. Говорит, что иногда с ним шутит медведь: "Нарвет бересты, а потом разбросает по тропе. Показывает, что меня так же поломать может. А я говорю ему: "Медведь, я тоже над тобой пошучу"".
С медведями у ханты вообще особые отношения. Кечимов говорит, что боги создали сначала человека, а потом медведя, уравняв их. "А медведю сказали: "Ты тоже как человек, но ты человеку уступай". И мы с медведем говорим теперь",— рассказывает шаман, перескакивая с одной мшистой кочки на другую. В итоге по лесу мы проходим четыре километра, прежде чем оказаться у Кечимова дома.
По вытоптанному участку, заставленному канистрами и бочками, кружатся два десятка оленей. Они обступают Кечимова, пока тот достает им из пакета собранные грибы. Чуть поодаль, за забором,— озеро, шумящее, как море, на другом берегу которого, за лесом, виднеется нефтяная вышка. В нескольких километрах отсюда — еще одно озеро, Имлор. Кечимов говорит, что раньше здесь жили каменные люди — ханты так называют своих прародителей. А на озере состоялся решающий бой Каменного медведя с Юганским богом, поэтому для ханты оно является священным. Кечимов, как один из последних жителей этих мест, теперь ездит туда участвовать в обрядах.
Он никогда не жил по-другому. Родился на пастбище, разводил оленей, в 2006 году вынужден был переместиться сюда: на его родовые угодья зашли нефтяники и начали разработку здешних месторождений. Шаману пришлось уйти глубже в лес. Это для Кечимова десятки гектаров — родовые угодья, а в государственных реестрах они теперь числятся как территория традиционного землепользования N6. Они входят в состав Федоровского месторождения, открытого в 1970-е, а в 1996 году лицензию на его разработку получила компания "Сургутнефтегаз", фактически контролирующая в этих краях всю нефтедобычу.
В 2013 году компания выяснила, что в окрестностях озера Имлор залегает крупное нефтяное месторождение, и теперь вокруг земель шамана сужается кольцо нефтяных "кустов" (так нефтяники называют систему скважин). Так начался конфликт цивилизаций.
Ханты — одни из самых многочисленных коренных народов России, их насчитывается около 30 тыс. Однако таких, как Кечимов, живущих уединенно в лесу, остались единицы. Этому народу приходилось переезжать уже не раз, рассказывает доцент кафедры этнологии истфака МГУ Елена Миськова. "В 1950-е советская власть стала их расселять с территорий, на которых находили нефть, в специальные резервации. По сути, это были такие национальные колхозы. Не все там приживались, поэтому в 1980-е началась первая волна возвращения ханты на привычные земли",— рассказывает она. Когда Советский Союз рухнул, рост национального самосознания не мог не отразиться и на ханты. Многие поначалу ушли в леса, но вскоре предпочли такой суровой жизни существование в небольших этнических поселениях. Кечимов оказался одним из немногих представителей коренного населения, которые отказались оставлять родные леса — напротив, ушли в них еще глубже. И лесные ханты относятся к своим владениям довольно ревностно.
"Раньше тут люди ходили, бруснику собирали, рыбу ловили, я их с ружьем прогонял",— говорит Кечимов, гладя одного из своих оленей по носу. Около его дома на очаге греет воду жена в цветастом национальном платье и платке, в стороне бегают двое маленьких мальчишек — приехали вместе со знакомым, который живет на границе с Ямало-Ненецким округом. Друг помоложе, его стадо насчитывает 700 голов, и особого конфликта с нефтяниками у него нет — там ханты живут небольшой коммуной, поэтому отстаивать свои интересы им проще, чем одинокому Кечимову. "Хорошо стало, когда нефтяники шлагбаум поставили: никто больше проехать не может",— продолжает шаман. Он имеет в виду КПП на подъезде к нефтяным вышкам "Сургутнефтегаза" — пройти через него беспрепятственно могут либо сами нефтяники, либо те, у кого есть приглашение от Кечимова. Этот же КПП в итоге и привел к началу злоключений шамана.
Работники нефтяных вышек, иногда вынужденные оставаться в тайге надолго, часто заводят собак, чтобы было не так скучно. Одна из таких овчарок весной 2014 года убежала с КПП, а потом Кечимов недосчитался оленя. Он вспоминает, как нашел труп одного из них, а второй вернулся домой с укусами на ноге. "До сих пор больной",— указывает Кечимов на самого худого оленя с мутноватыми глазами и неровной походкой, пасущегося вдали от остального стада. Взяв ружье, шаман отправился патрулировать угодья, где встретил овчарку и застрелил ее. Спустя день к нему домой пришли двое работников КПП. "Один говорил, что я за эту собаку сяду, драться со мной стали, я повалил одного, они ушли",— вспоминает шаман. Спустя еще день к нему пришли полицейские, вручили на подпись бумагу, которую он со своими двумя классами специнтерната прочитать не смог. Кечимов подписал и, сам того не ведая, создал прецедент. Как оказалось, он подписал чистосердечное признание.
"Да, конфликты между коренным населением и нефтяниками порой случаются, но всем удается договариваться. В уголовное дело этот конфликт выливается впервые, такого еще не было",— говорит "Власти" глава отдела администрации Сургутского района по работе с коренным населением Александр Шухардин. Кечимову теперь вменяют два эпизода по ст. 119 УК РФ (угроза убийством), которая предусматривает до двух лет лишения свободы. Согласно материалам дела, шаман угрожал охранникам КПП ружьем. И теперь Кечимов регулярно ездит в суд на слушания.
Активисты Greenpeace уже успели назвать дело Кечимова ярким примером давления нефтяных корпораций на несговорчивых коренных жителей. Эксперт некоммерческой организации Евгения Белякова говорит, что шаман всегда был неуживчивым: постоянно жаловался на нефтяные разливы, мешал разработке и вообще жестко следил за "преступлениями цивилизации против экологии".
Но, как выяснила "Власть", проблема оказалась шире, чем конфликт маленького человека и региональной нефтяной монополии.
Отношения коренных народов с корпорациями регулирует закон "О территориях традиционного природопользования коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока РФ". Его основное положение заключается в том, что, хотя коренные народы и имеют исключительные права на эти территории, сама земля и ее ресурсы все равно принадлежат государству. Согласно ст. 14 закона, в случае изъятия этих земель коммерческая компания (в данном случае "Сургутнефтегаз") обязана выплатить местным жителям компенсации. До 2006 года, рассказывает Шухардин, в составлении этих договоров в Сургуте участвовали и чиновники местной администрации, но вскоре их из этого процесса исключили. "Это сделано для того, чтобы исключить коррупционные факторы, но компаниям правда удается договариваться с ханты",— объясняет он.
С годами социальная нагрузка, которую предполагает изъятие земель под нефтедобычу, только увеличивалась. Раз в несколько лет "Сургутнефтегаз" выдает каждому ханты снегоход "Буран", мотор для лодки и саму лодку. Коренные народы имеют разнообразные льготы, в год получают около 150 тыс. руб. компенсаций за причиняемый ущерб, которые им часто не на что бывает тратить, а также имеют право переселиться в места компактного проживания. При этом "Уралы", везущие работников на очередной "куст", не имеют права проехать мимо, если увидели на дороге коренного: его обязательно нужно подобрать и довезти до нужного ему места. ""Сургутнефтегаз" боится законов очень сильно, поэтому зачастую им проще отказаться или пересмотреть план по строительству очередной вышки, если местные против, чем в итоге сталкиваться с проблемами",— говорит один из сургутских нефтяных топ-менеджеров. На стадии согласования и начинается столкновение культур. "Некоторые ханты просто из любви к искусству называют какие-то нереальные суммы. При этом, конечно же, они сами не знают, на что будут это все тратить, да им и некуда",— продолжает он.
К компенсациям от нефтяников ханты относятся довольно безразлично, как ко всему, что они не сделали собственными руками. В лесу на подступах к пастбищу Кечимова мы увидели сначала разобранную "Ниву", а потом брошенный посреди мшистых кочек "Буран". "А, эту машину я на дороге забыл, а у нее кто-то колеса утащил, музыку оттуда украл, я новую взял",— машет рукой Кечимов на ржавеющий автомобиль, стоящий на четырех стопках кирпичей.
Компенсациям, которые получают ханты, завидуют местные, но не коренные, русские. Александр большую часть времени проводит в лесном домике на берегу реки Тромъеган, популярной у местных рыбаков. Рыбу тут ловят все, включая руководителей многочисленных нефтегазовых компаний, поэтому Александр иногда подрабатывает, организуя им лодку, баню и снасти. Хотя денег это особо не приносит. Он наполовину ханты, наполовину русский, и его знакомые говорят, что неприспособленность к жизни вне леса ему передалась от отца — коренного жителя этих мест, как и сложные отношения с алкоголем, присущие народам Севера. С медведем у Александра, как у любого ханты, особые отношения, но отрыв от корней делает свое дело — медведя он приручил. За его лесным домиком стоит клетка, по которой, подгрызая прутья и громко дыша, ходят двое медведей — Васька и Дашка. Их Александру принесли маленькими: кто-то подстрелил их мать, а медвежат отдал ему. Когда они чуть подросли, Александр хотел убить их, чтобы снять и продать шкуры, но так прикипел, что сам на курок жать был не готов и просил сделать это кого-нибудь из друзей. В итоге рука не поднялась ни у кого, медведи так и живут в клетке, а Александра знают во всех местных "Магнитах" и суши-барах, куда он регулярно заезжает за "просрочкой" и рыбьими головами для медведей. Скоро планирует сдать их в челябинский зоопарк, так как возможностей прокормить их все меньше и меньше.
Исторически у Александра даже есть свои родовые угодья, но претендовать на них он не может, так как не является чистокровным ханты. "Мне и компенсации эти не положены, и моторы лодочные. Они ж даже не ценят ни эти "Бураны", ни моторы. У меня такой же мотор Daihatsu для лодки живет годами, а среднестатистический ханты напьется водки и "убивает" его за пару месяцев",— кипятится владелец рыбацкого домика.
Проблемы ханты с алкоголем часто распространяются на нефтяников. Сотрудник "Сургутнефтегаза", попросивший не называть его имени (в компании вообще не дают комментариев СМИ), вспоминает, как зимой на одну из вышек пришел пьяный ханты с ружьем: "Требовал водки, говорил, что перестреляет всех. В итоге выстрелил по насосам, вышка встала, а это денег и работы — будь здоров. В итоге побежали ему за водкой, лишь бы ушел. И так у нас периодически случается". Браться за ружье, объясняют местные, для ханты — одна из базовых привычек. "Они вообще на самом деле не очень любят чужаков, поэтому говорить с ними через прицел — нормально. Возможно, и Кечимов достал ружье, но вряд ли для того, чтобы кого-то убить",— рассуждает нефтяник.
Суд над Сергеем Кечимовым откладывался уже не один раз. Мешает все та же пропасть между цивилизациями. В первые разы ему не предоставляли переводчика, потом защита требовала разъяснить ему хотя бы суть обвинений. 17 августа прокуратура пошла на четвертый заход, причем предполагалось, что в этот день будет вынесен и приговор. В судебный участок N2 мирового суда Сургутского района Кечимов приехал с группой родственников. Суд расположен на первом этаже жилого дома, стоящего на пригорке над Обью. Рядом достраивается православный храм, на фоне бараков и обшарпанных многоэтажек выглядящий самым основательным зданием. Ожидая приговора, Кечимов, как это принято, приезжает в суд с вещами. На нем тот же камуфляж, что и в лесу, в трех пакетах — пустая посуда и немного провизии. Перед началом суда он вместе с сопровождающими его женщинами в цветастых юбках уходит к берегу, сосредоточенно смотрит в воду и бросает туда конфеты, принесенные кем-то из группы поддержки. "Пытаетесь духов задобрить?" — интересуюсь у шамана. "Да я так, да. Просто так",— смущается тот.
На заседание в тесный зал набиваются пресса, правозащитники и представители объединений коренных народов. Дело для этих мест действительно беспрецедентное. "Никто до Кечимова здесь так резко против нефтяников не выступал, хотя недовольства у местных полно",— объясняют представители НКО свой интерес к процессу. Вынести приговор у судьи не получается и в четвертый раз. Кечимов через переводчицу — такую же ханты в национальных одеждах — просит вернуть дело в прокуратуру, там перевести все процессуальные документы на его родной язык, а потом уже разбирать все это в суде. Судья берет перерыв, но на следующий день отказывает Кечимову в ходатайстве. Хотя на процессе ждут представителей "Сургутнефтегаза", они на заседаниях еще ни разу не появились. Планируют ли, выяснить невозможно, поскольку в "Сургутнефтегазе" принципиально отказываются общаться с прессой и комментировать процесс. На запрос "Власти" в пресс-службе компании поначалу были готовы ответить, но в последний момент заявили, что общаться с представителями СМИ никто не станет. Когда будет завершено судебное разбирательство, пока неизвестно.
Конфликт, который развернулся между Кечимовым и "Сургутнефтегазом", показателен, но не уникален. С подобными проблемами сталкиваются корпорации и коренные жители по всему миру. В докладе экономического и социального советов ООН в 2001 году сообщалось, что национальное законодательство зачастую настроено очень доброжелательно по отношению к коренным народам, но работает не всегда. "В борьбе за утверждение своих прав, признанных на национальном уровне, коренные народы выступают с невыгодных для себя позиций по сравнению с корпорациями. Корпорации еще очень далеки от того, чтобы оказывать всяческое содействие правам коренных народов даже в тех случаях, когда эти права официально признаны государствами",— говорится в документе. В нем же отмечаются и положительные примеры, в том числе в России. В частности, в ООН считают, что грамотную социальную политику проводят в корпорации НОВАТЭК, добывающей газ в Ямало-Ненецком автономном округе. Впрочем, отдел по работе с коренными народами есть и в "Сургутнефтегазе", и, согласно отчету компании за 2003 год (они вообще довольно редки), объем финансирования договоров с коренными малочисленными народами Севера составлял $1 млн. Правда, лучше отношения у нефтяников с ханты выстраиваются там, где есть полноценные национальные объединения. Например, ханты из поселения Рускинская в отличие от отшельника Кечимова имеют возможность проводить собственные совещания по поводу очередного контракта с нефтяной корпорацией, обсуждать размеры выплат и то, на что они будут направлены. Как говорят в Greenpeace, одинокие лесные ханты, с которыми также заключаются контракты, часто только потом понимают, что, подписав бумаги, согласились на то, что на их угодьях вырастут вышки и начнутся вырубки леса.
"Они хотят, чтоб я умер, тогда все заграбастают,— ворчит Кечимов, шагая к дому.— Хотят, чтоб я в городе жил, дают жилье там, а почему я должен в городе жить? Не надо мне, вот моя земля, я хочу тут остаться, а их чтоб не было, они чужие". В этой формулировке, объясняет Елена Миськова, и заложена основа конфликта ханты и нефтяников: "Это невозможность понять друг друга. У нас есть понятие "частная собственность", которая часто относится к придомовой территории. Для ханты дом — это все их угодья, а потому эта земля для них вся священная, она помогает им выживать. Но объяснить это нам они не могут". При этом ханты не объяснишь, почему простой техники и нефтяная разведка — это важно, а нефтяники не поймут, почему коренной житель так переживает из-за осушившегося болота, хотя это и мертвая земля. "А для них это — источник корма оленей, с которым надо обращаться очень бережно. К нему в лес приходят люди, но они не понимают, почему он так раздражается при их виде. Ну, едут на "Урале" за грибами и едут, мол, не мусорят же",— продолжает Миськова.
Идеальная картина мира для шамана Кечимова — отсутствие насыпных дорог, сделанных нефтяниками, хотя КПП можно и оставить, чтобы оградить от случайных любителей рыбалки или лесных ягод. Пока мы плетемся по лесу обратно, я понимаю, что он был бы рад, если бы в этом лесу сейчас не было ни меня, ни фотографа — вообще никого. Все эти "Бураны", компенсации и моторные лодки Кечимов хоть и не воспринимает как высшую ценность, но считает небесполезными. И если они останутся, а нефтяники исчезнут, то будет тоже неплохо. Но лучше, чтобы исчезли все.
0
75.00
