ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Jan. 18, 2019

Сам Василий Семенович из раза в раз называет своей любимой киноролью эпизод в «Полосатом рейсе», где безымянный «король пляжа» сначала благосклонно отмечает, как хорошо плывет группа в полосатых купальниках, а потом, приглядевшись и запаниковав, атлетично бросается наутек вместе с другими отдыхающими. Лановому идут и эта роль, и несколько кокетливое преувеличение давнего экранного пустяка. Нет сомнений, блестящий выпускник Щукинского училища, где особенно хорошо знают толк в условностях и гротеске, мог бы состояться как мастер комедийного искусства: самоаттестация актера «я хитрый полухохол» недвусмысленно сигнализирует о его склонности к острым, даже провокативным решениям. Однако, судьба властно приговорила к героике и патетике, к Корчагину, Дзержинскому и Варавве. Лановой играл советских сыщиков и разведчиков, дореволюционной выправки аристократов, офицеров Российской империи — практически всегда людей, обремененных присягой, призванных служить чему-то надличностному.

Слом эпох внезапно актуализировал ценности противоположного толка, а деятели культуры в подавляющем большинстве бросились воспевать объективно выгодные их социальной страте преимущества приватизационной модели. «Остаюсь с обманутым народом» — продекларировали, кажется, только несгибаемые Пахмутова с Добронравовым. Лановой тоже не изменил идеалам юности: не отрекался от Корчагина, не топтался на Дзержинском, не смеялся над самоотверженностью «совков». Ключевые персонажи были настолько убедительно им предъявлены, что обрели над исполнителем власть, кажется, передоверив человеку из плоти и крови свои сверхчеловеческие качества. И когда Лановой ворчит на оголтелое потребительство или категорично отворачивается от знаменитого поэта, изменившего, по его мнению, идеалам юности и оказавшегося в роковые для страны годы в чужой земле, в праве Василия Семеновича судить не сомневаешься — так предписывают ему герои, с которыми он по-честному отождествился. Так предписывает ему народ, который подобных героев заказал и возликовал, возлюбил Ланового, едва увидал роскошную материализацию своих жизнеутверждающих фантазий.

Лановой шел на поводу у народа, даже когда играл лирических героев вроде капитана Грея под алыми парусами или Калафа из «Принцессы Турандот». Постановщики «Павла Корчагина» Алов и Наумов запрещали ему в образе сколько-нибудь касаться бытового измерения, и с тех самых пор Лановой не мелочится — только архетипы, только укрупнение. Во всех ролях дает наше общее достояние, значимые для подавляющего большинства населения характеры, не социальные типы, а скорее — национальные мифопоэтические константы. Такова по-настоящему удивляющая верность однажды усвоенному методу, который постепенно сформировал натуру. И когда Лановой отмахивается от «Гарри Поттера», не желая сколько-нибудь вдаваться в устройство современного масскульта, это нежелание двигаться «вширь» не вызывает протеста или удивления. Более того, даже и «вглубь» ему двигаться давно не обязательно. Художнику подобного типа достаточно стоять на своем. В этом смысле его классическому образу и сопутствующей манере подачи удивительно созвучна знаменитая песня Александра Городницкого: «Стоят они — ребята, /Точеные тела. /Поставлены когда-то, /А смена не пришла… И жить еще надежде /До той поры, пока /Атланты небо держат /На каменных руках». Они из одной эпохи, и они одного замеса. «Не боги — человеки, привычные к труду», — ровно то, что всегда давал Лановой, начиная от напряженного Павки вплоть до изысканного и регулярно возобновляемого при всяком удобном случае чтеца, который посредством волшебного голоса транслирует в мир национальные поэтические чудеса.

Василий Семенович не прекраснодушный идеалист, каковым может показаться случайному наблюдателю. А его приверженность «большому стилю» не есть следствие самообмана или, что много хуже, продажной предприимчивости. Трезвый и безукоризненно внимательный, он полностью отдает себе отчет в неистребимости теневого мира. Но при этом внутренне убежден, что тень должна знать свое место, и что перемена социально-психологических ролей — дело временное. Характерен в этом смысле рассказ о том, как в годы первоначального накопления капитала одними и потери средств к существованию другими, Лановой озаботился тем, чтобы заснять на пленку спектакль с участием выдающейся партнерши по театру Вахтангова Юлии Борисовой. Для достижения цели нашел способ обратиться к держателям средств криминального происхождения. Взял ровно столько, сколько было нужно для дела: в смутные времена, когда «тень» по случайности или по злому умыслу умудрилась возобладать, великое служение и поступательное движение прерываться не должны. Великолепен и его, впрочем, предельно корректный рассказ о том, как противостоял попыткам привить к высокому, хотя веселому академизму Вахтанговского театра пускай талантливые, но по сути маргинальные режиссерские «находки» перестроечных и постперестроечных времен: возможно, эти поиски интересны и необходимы, но у нас, но здесь — подобного быть не должно! Все это гениально точное продолжение однажды выбранной линии поведения: человек, волею судьбы назначенный быть лицом, «персоной», транслятором идеальных качеств коллективного тела, не имеет права на статус оборотня, что стало бы предательством общенационального масштаба.

Самое смешное, что довелось услышать про Ланового, это удивление, дескать, «всего-навсего» сын безродных крестьян из южноукраинского села Стримба, а до чего породистый. В трудное время родители переехали оттуда в Москву, устроившись на завод, благодаря чему Василий оказался в самом центре циклона: сначала в театральной студии, потом в театральном институте, следом — в театре, от беглого перечисления труппы которого кружится голова. Его судьба это, кроме прочего, отрицание сословной спеси и гимн советским социальным лифтам. В основе его стиля острый вахтанговский рисунок — в любом интервью не столько повествует, сколько разыгрывает, представляет, при удобном случае имитируя чужую речь, а при возвращении к речи собственной демонстрируя удивительную цепкость сознания: Лановой — видно же — внимателен до умопомрачения и отслеживает не только собеседника, но и себя самого в предложенных обстоятельствах. Артист, который сознанием весь здесь и сейчас, а при этом продуцируемая им образность уже давно в энциклопедии наших значимых символов, в святцах отечественной культуры.

Когда коллеги или зрители говорят о Лановом, неизменно акцентируется блистательная внешность: от лица и глаз до фигуры. Но его внешность давно не личный багаж, а именно достояние республики. И когда про этого артиста справедливо говорят «красиво стареет», получается не только частный комплимент, но еще манифестация того самого «большого стиля», который именно Лановым воплощается у нас на протяжении более чем шестидесяти лет.

Эффект массового обожания на территории искусства — значимая социальная терапия, а еще маркер важнейшего психоэмоционального опыта. Именно поэтому «большой стиль» в голливудском или в советском ключе первичен, а проблемные подпольщики с ломаной психикой, с гротескными внешностью и манерами — вторичны, зависимы. В перестройку, и это до сих пор не озвучено в полной мере, была сделана попытка объявить «большой стиль» ущербным, а в широком смысле теневика — лидером.

Когда Лановой с его лицом, манерами, с его культурным бэкграундом говорит «правильные вещи», наш мир объективно гармонизируется. Определенность его послания или, как теперь выражаются, месседжа настолько велика, что на основании одних лишь киноролей и телевизионных интервью приходишь к тем же формулам, которые употребляют в его отношении работающие бок о бок коллеги. Сергей Жигунов: «Ему не все равно. Это и позволяет ему до сих пор оставаться в профессии на таком уровне. Ему не все равно!» Римас Туминас: «Железный человек. Я люблю таких людей. Даже думаешь: вот это воля, вот это взгляд, вот это походка! Никогда не позволяет себе быть расхлябанным или невнимательным. Вот это дисциплинированный человек! Конкретный. Конкретный! И никак его не сломать».