«А я и не знал, что любовь может быть жестокой», – признается в одном из своих самых мощных шлягеров Филипп Киркоров. 9 сентября под живое исполнение этой песни гости премии «Человек года» 2015, позабыв себя, роняя стулья и срывая тугие бабочки, бросаются к сцене, демонстрируя весь накопленный к церемонии танцевальный капитал.
Когда на очередной редколлегии GQ имя Киркорова звучит в одном предложении со словом «обложка», это энтузиазм, но с противоположным зарядом. «Это шутка?», «Как вы себе это представляете?» и, наконец, «Может, не надо?»
Что уж скрывать, имя Филиппа, произнесенное вслух, всегда вызывает беспокойство. Как и положено названию могучей компании с многолетней историей: к ней можно относиться по-разному, но считаться с нею приходится. А Киркоров, в сущности, именно бизнес-империя, отец-основатель которой – настоящий император. И судя по амбициям, величественному росту и пронзительному взгляду – это Петр Первый.
Решив испытать деловые качества, помогающие этой империи уже не первый десяток лет оставаться одной из самых прибыльных и отлаженных бизнес-моделей, мы мгновенно убедились в том, что она столь же легка, сколь и трудоемка. Секрет прост: Киркоров, как и Петр Первый, предпочитает все делать сам. Буквально. Договорившись о времени и месте съемок (лично отвечает на звонки и сообщения в WhatsApp), он собственноручно, не полагаясь на стилистов, выбирает одежду (исключительно из последних коллекций) в легендарной гардеробной. «Выключите свою депрессивную электронику и поставьте Аманду Лир», – вот первая фраза, которую он произносит, оказавшись в студии. Понятно: чтобы удержать империю, приходится быть диктатором. Пусть этот диктат и осуществляется под вкрадчивое французское диско.
Киркоров не выпускает из рук телефона. Он то строгим голосом дает по нему указания, то, подпустив в тембр мягкости, о чем-то просит, то просто с кем-то переписывается (в ходу в равной степени эсэмэс, WhatsApp, iMessage, Telegram и все, что появляется в AppStore). Сейчас у артиста жаркая пора – готовится не только его большое мартовское шоу с решительным названием «Я», впереди выступление на Евровидении его подопечного Сергея Лазарева, а совсем скоро – концерт Данилы Козловского «Большая мечта обыкновенного человека». И еще семья – Киркоров молодой и беспокойный отец, которому важно постоянно быть в курсе того, что происходит с детьми...
«Да отнимите же кто-нибудь у Филиппа телефон!» – слышится восклик фотографа, чей палец, занесенный над кнопкой затвора, окончательно затек.
Кажется, тяга к столь тотальному контролю должна в конце концов утомлять. Действительно, в многочасовом процессе съемки, пока перестраивают кадр, Филипп находит полчаса, чтобы вздремнуть тут же, на маленьком диване прямо под рейлами с одеждой, где висит среди прочего его отделанный золотом смокинг. Собравшиеся боятся нарушить сон певца, стараясь переговариваться шепотом, и даже Аманда Лир слегка приглушает свое контральто. Однако Филипп просыпается сам и буквально вскакивает с дивана: «Вы что, меня ждете? Незачем, поехали!» Стоит ли говорить, что каждый кадр он тоже придирчиво оценивает сам? Будьте покойны, и этот текст он тоже наверняка прочитал перед публикацией.
О встрече для интервью мы договариваемся с Филиппом тоже очень быстро, по эсэмэс. Стиль переписки аскетичный, без смайликов, зато со всеми полагающимися знаками препинания: «Да, где-нибудь в тихом месте», «Удобно?», «Договорились!»
Тихим местом оказывается ресторан Nobu прямо напротив редакции GQ. И меня в этот ресторан не пускают – в полдень, когда назначена наша встреча, заведение еще закрыто. Охранник и сам в недоумении – кому это взбрело в голову приглашать меня сюда в неурочный час? «Ах, Филиппу? Конечно, проходите, он уже ждет». Действительно, в совершенно пустом зале вся в черном (включая шапку и солнечные очки) сидит, естественно, склонившись над телефоном, единственная фигура, пока стол уставляют приборами. Завтрак?
«ФИЛИПП КИРКОРОВ: Нет, уже обед. Я обыкновенно рано поднимаюсь, хотя и не жаворонок. Мне подъем с детства тяжело дается. В школе это происходило под «Пионерскую зорьку» по радио, которую я ненавидел – на зарядку становись! В восемь утра звучал этот кошмар. Теперь все переменилось, особенно с рождением детей. Появились две опции. Первая – загородный дом, где мы все живем. Там я просыпаюсь в семь, готовлю детей в сад. Мы с ними завтракаем вместе – это у нас обязательный ритуал. Потом одеваю их и провожаю, если успеваю. Но встречаю всегда сам, это обязательно. Вторая опция – как сегодня. Вчера на Первом канале шли съемки нового проекта («Без страховки»), которые, как у них обычно бывает, закончились за полночь. Поэтому, чтобы встретиться сегодня с вами, пришлось остаться в Москве: утренние пробки, Новый год на носу, все повылезали, как тараканы из нор, невозможно ни проехать, ни пройти. Поэтому было принято решение ночевать в Филипповском переулке.
GQ: Филипповском? Серьезно?
Совпадение, хотя все думают, что я намеренно выбрал этот адрес. Это моя московская штаб-квартира, которая иначе именуется «гардероб». Просто ежедневные съемки и выходы в свет превратили мою уютную квартиру в настоящий филиал ЦУМа.»
Знаменитая на всю Москву квартира-гардероб Филиппа и в самом деле производит шокирующее впечатление даже на таких закаленных людей, как директор моды GQ. Как шутливо сетует певец, вещи постепенно выселили с жилплощади своего хозяина. Всему виной опасное заболевание – страсть к шопингу, которую сам Киркоров не таясь называет безумием. Львиную часть своего времени Филипп посвящает отслеживанию новых коллекций – и последующему их приобретению. Именно так, не отдельными вещами, а целыми коллекциями. В результате квартира трещит под натиском одежды, шестьдесят процентов которой ее обладатель не надевал ни разу. Пришлось даже открыть бутик винтажной одежды Phil4You, куда отправляются некоторые излишки, но и это с некоторых пор перестало спасать.
«Есть, правда, еще одна квартира на Земляном Валу, в которой мы с Аллой прожили десять лет. Но она стала практически музеем, хотя я и пытался ее продать. Люди просто боятся. Говорят, какая-то энергетика там, воландовщина, колдовство, черт-те что себе напридумывали. Хотя, может, и правда что-то такое есть, за эти годы там очень много всего происходило.»
За салатом и суши Филипп объясняет, что московский вариант его деловой активности, хотя и создан для будней, «сдвигается в сторону релакса». Но не слишком – уже часов в девять артист на ногах, со всеми делами он предпочитает расправляться по утрам, «особенно зимой, когда начинает темнеть в три часа, – ощущение, что уже ночь, и тут вообще никакого рабочего состояния, а надо быть в тонусе».
«Вы кому позвонили сегодня первым делом?
Домой, конечно. Как себя чувствуют дети, во что их одели? Погода сейчас коварная.
Скольким людям в день вы в общей сложности звоните?
Я больше пишу. И благодарю прогресс за это чудо – эсэмэс. Не нужно больше ради приличия спрашивать, как дела, как семья, – сейчас на это просто физически нет времени. Но звонить все равно приходится. В будни доходит до пятидесяти звонков. Особенно когда случается какой-то аврал, шоу и надо обзвонить гостей. Я предпочитаю делать это лично, хотя у меня очень хорошая команда секретарей. Но лучше пригласить людей не дежурным эсэмэс, не через секретаря, а самому. А потом еще перезвонить накануне и в день мероприятия, напомнить.
Вы вообще производите впечатление человека, который все любит делать сам.
Это правда.
Вы хоть что-то делегируете?
Знаете, прежде я много делегировал. Только денег никогда не видел. Мои предыдущие делегаты очень хорошо работали, но в свой карман. Особенно последний директор – это была моя главная ошибка в жизни. Хотя я вообще-то кадровых ошибок не совершаю, но у меня был такой период. Я только развелся и совершал глупость за глупостью. Офис потерял, люди уволились. Это было настоящее дно, я ушел в пике, хотя публике казалось, что я на пике, – тогда появились мои самые красивые баллады: и «Жестокая любовь», и «Немного жаль», и «Полетели». Награды, гастроли... Но это была лишь вершина айсберга, основание которого почти растаяло.»
Вот эта история о коварной Золушке: не имея ни сил, ни времени на поиски, а еще в силу привычки работать только со знакомыми Филипп предложил стать новым директором своему охраннику. И тот, вместо новых обязанностей, отдал все свое внимание и чужие средства рулетке. Открылось это не сразу, коллектив Киркорова несколько месяцев терпел задержки зарплаты, прежде чем бывшего секьюрити поймали с поличным и отправили на выход без выходного пособия. «Это был какой-то ад», – заключает Филипп, приканчивая апельсиновый фреш.
«Я до той истории вообще мало внимания обращал на деньги. Инвестировал в творчество и никогда не думал, сколько заработаю. Хотя нигде об этом не говорил, чтобы не развенчивать миф о том, что Филипп Киркоров – самый богатый артист. Я же всегда пыль в глаза пускал. Лимузины 18-метровые, самые модные шмотки, частные самолеты. На это спускались все деньги мои. Считал, что артист должен оставаться собой не только на сцене, но и за ней. Спектакль начинался, уже когда в аэропорт прилетал Филипп Киркоров. В каждом новом городе надо было выходить из самолета в новой шляпе и пальто. Десять чемоданов с одеждой с собой возил. Естественно, это стоило денег. Ну, этим вся моя прошлая администрация пользовалась, подбивая счета. Я знал об этом, но закрывал глаза, понимая, что, если сейчас начну считать, дело пострадает. Бог с ними, подумаю об этом завтра, как говорила Скарлетт О’Хара.
Захотелось стать вашим директором той поры.
Но завтра наступило неожиданно, и тридцать лет закончились очень быстро. Уже пятьдесят на носу. Задумался вдруг о том, что неправильно себя вел в молодые годы. Я и тогда практически всем занимался сам, но чем именно? Творчеством! Или ездил по троллейбусным паркам, чтобы проверять, как наклеивают на троллейбусы мои афиши.»
Неожиданное осознание, что подобный перфекционизм и тотальный контроль над мелочами мешают главному, заставило певца пойти на решительные меры. Новый директор Геннадий Рыбак, с которым Филипп был знаком до назначения лет пятнадцать, начал с того, что уволил половину персонала – «разогнал лоботрясов, присосок и приживалок, людей, которые просто внушили свою необходимость». Теперь в ближайшем деловом окружении Киркорова вращаются всего четыре-пять человек. «Они делают мою жизнь очень упругой, емкой, гибкой, освобождают мою голову от лишних проблем. Мне уже не надо ездить проверять, как обклеили эти троллейбусы».
«Вы строгий начальник? Можете накричать?
Могу не только накричать, но и штрафануть.
Кулаком по столу стучите?
У меня такой коллектив, что мне не нужно применять методы Карабаса-Барабаса. Отношения у меня с людьми человеческие. Я уважаю их труд, они уважают мой, потому что видят, как я работаю. Естественно, периодически возникают накладки. Кто-то, например, срывается с катушек, выпивает. Для каждого случая есть свой способ наказания. Порой, чтобы человек осознал ошибку, важнее найти правильные слова, нежели хвататься за кнут.
А вы сами кого-нибудь увольняли?
Конечно.
А за что чаще всего?
Почти всегда это исключительно алкогольная тема. У нас абсолютно сухой режим в коллективе. Я сам не пью вовсе, даже шампанское в Новый год. Мне не нравится это состояние. Хотя иногда, очень редко, могу себе позволить под настроение текилы пятьдесят–сто граммов.»
Не странно ли слышать о такой строгости от человека, который в массовом сознании всегда был эксцентриком земли Русской, причем чем дальше, тем эксцентричнее? Перья, золото и блестки – вот, кажется, три заветных принципа, на которых зиждется Киркоров. Пытаясь поймать певца с поличным, вспоминаю, как встретил его однажды в быту – в очереди в американское посольство. Киркоров был в парчовом с золотой искрой сюртуке и высоченных ботфортах. Само собой, соглашается Филипп, к американцам нужен прямой подход, они должны издалека видеть, что перед ними большая звезда. «У меня была самая практическая цель – нужно было ослепить консула, чтобы получить визу. Это редкий случай. Обычно я надеваю шапочку, очки, черное пальто – и пошел».
Конечно, были и перья, и стразы – сценический облик диктует свои правила. Но большой мартовский концерт в Кремлевском дворце съездов покажет нам совсем другого Киркорова. Так по крайней мере уверяет сам Филипп. Не зря же он так дисциплинированно ждал целых десять лет всемирно известного постановщика Франко Драгоне («У него все было спланировано на десять лет; я встал в очередь и дождался его»), ответственного за грандиозные шоу «Цирка дю Солей». По словам режиссера, он хочет явить миру настоящего Киркорова, каким его трудно было прежде разглядеть за сверканием настоящих и не очень драгоценностей.
«У меня разные были периоды. Был период любви к турецкой музыке – «Шикадам». Был период любви к латиноамериканской. Я искал себя, экспериментировал. Теперь мне пятьдесят. Заниматься подобной ерундой несолидно.»
0
