ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Май 17, 2019

Для гораздо меньшей и все же очень многочисленной части появление двух Германий стало дилеммой. Разрешение этой дилеммы может казаться очевидным только задним числом, с современной точки обзора. Из которой видно, что ФРГ означала экономическое процветание и умеренную европейскую политику, а ГДР — мини-социализм советского образца, местами даже более догматичный, с его нехваткой всего повседневного и подконтрольностью частной жизни.

Но в 1949-м выбирать нужно было не между двумя реальными государствами, а между двумя обещаниями, и в обоих было много туманного. Выбирали не то, что больше нравилось, а то, что меньше пугало.

Запад и Конрад Аденауэр обещали восстановление разрушенного: не только домов, но и уклада. Восток и Вальтер Ульбрихт обещали полный разрыв с прошлым: не реставрацию, а пересоздание.

В каждом из обещаний были свои угрозы.

В ФРГ быстро восстанавливалась экономика, но вместе с ней и влияние концернов, которые как две капли воды были похожи на те, что еще вчера производили эсэсовские униформы, «Циклон Б», моторы для люфтваффе. Старые партайгеноссен после половинчатой денацификации делали новые карьеры — Аденауэр, сам ухитрившийся с 1933 по 1945 год сохранять брезгливую дистанцию к режиму, в политике исходил из принципа «других немцев у меня для вас нет».

С другой стороны, и громогласный гэдээровский пафос отзывался недавним трагическим и позорным прошлым: только что обвалился «тридцатитысячелетний» рейх, который строили под похожие призывы. Зато здесь из общественного пространства были изгнаны все признаки нацизма — ГДР претендовала на то, чтобы стать Германией антифашистов. Это было очень сильным аргументом в ее пользу.

В Германии до войны была огромная левая политическая традиция, двумя массовыми партиями Веймарской республики были социал-демократы и коммунисты — для тех из них, кто выжил и не изменил своих взглядов, появление республики Ульбрихта было вещью не пугающей, а обнадеживающей.

Кроме того, ГДР привлекала тех, кому из предыдущей Германии пришлось бежать, чтобы выжить,— бежать как раз по причине несовместимости с фашизмом. Для многочисленной немецкой эмиграции идея «чистого листа» была гораздо менее пугающей, чем «как раньше». Ни один эмигрант, думавший о возвращении, не мог не примерить на себя «восточный вариант». Тем более что на востоке их, казалось, гораздо больше ждали.

Катапультированной из Москвы «группе Ульбрихта» были остро необходимы легитимирующие и рекламирующие ее громкие имена. Министром культуры стал известный поэт-экспрессионист Йозеф Бехер, получивший задание уговорить самых именитых коллег-эмигрантов на возвращение именно в восточную часть. ГДР хотела выглядеть «страной поэтов и мыслителей». Надо сказать, что эту часть конкуренции она поначалу, в общем-то, выиграла. Томас Манн, правда, не собирался возвращаться ни в какую Германию, но его младший брат Генрих был готов на переезд из США в Восточный Берлин — его успели заочно избрать президентом Академии искусств, и, если бы не внезапная смерть, он ее и возглавил бы. В ГДР приехали из эмиграции Брехт, Арнольд Цвейг, в Восточном Берлине остался работать великий реформатор оперы Вальтер Фельзенштайн, университет Лейпцига пополнялся выдающейся профессурой.

Вместе с тем многие из тех, кто не стал эмигрантом, а все годы фашизма оставался в Германии, боялись нищеты и отъема частной собственности, которыми грозило социалистическое обновление, больше, чем недостаточной денацификации. Поэтому главным направлением потока беженцев с 1949 года стало направление с востока на запад. Главным, но не единственным. Иначе ГДР, хоть бы и на советских штыках, не просуществовала бы 40 лет.

До 1961 года раздел не казался ни фатальным, ни необратимым — граница оставалась проницаемой, в Берлине можно было расплачиваться обеими новыми валютами, жить в западной части, а работать в восточной, состоять в юных пионерах и планировать учебу в Свободном университете в буржуазном Далеме, навещать родственников в другой части страны. «Cерый» рынок пользовался и социалистическими фиксированными ценами, и капиталистическими обменными курсами. Несмотря на это в обеих странах немедленно сложились клише друг о друге, а у искусства прибавилось сюжетов: в кино и литературе появился образ «другой» Германии, невозможный до 1949 года.

Публицист Эрих Куби в 1957 году написал книгу, в которой сравнил обе Германии с «двумя залами ожидания», где расположились 70 миллионов немцев. Они действительно ждали — тогда еще совсем не воссоединения, а просто какой-то ясности. Ясность наступила в августе 1961 года — ГДР больше не могла выдерживать постоянное массовое бегство населения, внутринемецкая граница окончательно закрылась. На ближайшие 28 лет две Германии стали двумя залами ожидания с (почти) запертой проходной дверью.

ГДР и ФРГ существовали в постоянном взаимном отражении. Степень искаженности каждого из отражений можно было понять, только оказавшись внутри оригинала, поэтому среди выбиравших одну из Германий было много и тех, кому пришлось совершить этот выбор не однажды