В прошлом году Россия с размахом отмечала 1000-летие кончины князя Владимира — важнейшей фигуры для нашей современной политики. В этом году наступил юбилей не менее важный: 1000-летие первого отечественного свода законов — "Русской правды". Но отмечается эта дата куда скромнее, и в этом нельзя не разглядеть знаковую примету: закон и правда как-то трудно уживаются в Отечестве. Но если на официальном уровне о "Русской правде" говорится мало и негромко, то народная память, напротив, сквозь века пронесла любовь к одному этому слову — "правда", превратив его в спутник революций и борьбы за справедливость. Почему нам правда до сих пор милей закона, разбирался "Огонек"
Кто только не обещал даровать стране новую "Русскую правду". В XIX веке это пытался сделать декабрист Павел Пестель, написавший одноименный труд, в начале ХХ века — Владимир Ленин, назвавший схожим образом главную газету Советов. В 1990-е, когда и страна перестала существовать, и газета потеряла авторитет, на россиян по-прежнему завораживающе действовал известный тезис "сила, брат, в правде"...
И сегодня, похоже, тысячи лет — как не бывало. Судя по бурной реакции читателей на опрос журнала (см. Опрос), в котором приняло участие более 13 тысяч человек, "русская правда" для большинства из нас, как была, так и есть,— ценнее и понятий, и закона. В феномене политической и социальной свежести древнерусского термина разбирался "Огонек".
Намек легенд
Конечно, за давностью лет само появление на свет "Правды русской" (именно так называется документ в летописях) овеяно легендами.
— До революции некоторые исследователи полагали, что первая часть "Правды" была составлена уже в IX веке,— рассказывает Людмила Лаптева, заведующая кафедрой истории государства и права РАНХиГС, ведущий научный сотрудник Института государства и права РАН.— Во всяком случае, до прихода варягов. Кроме того, до нас дошли договоры, которые Русь заключала в начале XI в. с Византией: в них ссылались на особый "закон русский". Иными словами, важным источником норм "Русской правды" стало древнее русское обычное право, неписаное, но служившее основой системы социальной регуляции того времени. К сожалению, первоисточник "Правды русской" до нас не дошел, мы имеем только поздние списки. Историки реконструируют конкретную дату появления краткой редакции "Правды" — осень 1016 года — по летописным источникам. Предполагается, что тысячу лет назад, Ярослав Мудрый, первый раз победив своего брата Святополка Окаянного и войдя в Киев, дал "Правду" вверенной ему новгородской земле — в благодарность за поддержку в битве. Со временем документ начинает более или менее широко использоваться в других землях и уделах Древнерусского государства.
В этой легенде, как и в более ранних — о призвании варяг на царство, о принятии христианства,— содержится достаточно намеков и умолчаний, вызывавших жаркие исторические и даже историософские споры. Важен, скажем, тот факт, что "правда" с самого начала воспринималась как подарок князя (пусть не простого, а прозванного Мудрым) верному ему народу. Эта "правда", помимо прочего, обеспечивала особую защиту и привилегии всем княжеским слугам и способствовала укреплению авторитета Ярослава, исключая его самого из области действия первого русского закона. Но то, что князь оказывался как бы выше "правды",— это еще полбеды. Самое неприятное, что князь — варяжского происхождения.
— Отсюда делался известный вывод, что не только государство, но и право у нас не свое, а привнесенное,— поясняет Павел Лукин, старший научный сотрудник Центра по истории Древней Руси Института российской истории РАН.— Даже Ключевский считал, что "Правда русская" — это образец скандинавского права. Однако этой теории есть что возразить. Немецкий исследователь Леопольд Карл Гетц пытался обнаружить в русском документе прямые пути заимствования из более ранних варварских "правд" — "Салической" ("правды" франков), "Репуарской", "Альманской" — и не нашел. Похожего много, но прямого списывания не было. Во-вторых, уже в ХХ веке, с обнаружением множества берестяных грамот в Новгороде и Пскове, выяснились особенности правоприменения "Правды русской": она была широко известным документом, на нее активно ссылались простые люди, разрешая свои споры, использовались предписываемые ею судебно-следственные процедуры. Навязанное, чуждое обычаям народа право вряд ли нашло бы такой широкий отклик.
Некоторые из положений "Русской правды" этот отклик находят до сих пор — во всяком случае, нравятся исследователям. Скажем, Павел Лукин особенно ценит отсутствие в первом русском кодексе законов смертной казни. Впрочем, этот факт можно объяснить не только гуманистическими устремлениями князя-христианина, но и необходимостью пополнять казну: единожды попытавшись заменить штрафы (виры) за убийство смертной казнью (кстати, по совету епископов-греков) еще Владимир Красное Солнышко столкнулся с неудовольствием дружины — у той уменьшилось довольствие, и больше в домонгольской Руси к вопросу казней не возвращались. А вот директору Института российской истории РАН Юрию Петрову кажется актуальным появившийся в более поздних редакциях "Правды" "урок мостникам", то есть строителям мостов и дорог: не брать лишних денег за свою работу, а придерживаться строго установленной законом таксы. Наконец, Игорь Яковенко, профессор факультета истории искусства РГГУ, одобряет меры защиты частной собственности, принятые "Правдой": виры за убийство не будет, если хозяин дома оборонялся ночью от воров. В "минимальном древнерусском государстве" у населения оставалось достаточно пространства для частной инициативы.
Слово "право" появляется в русском языке как калька с немецкого только в XVIII веке. До этого русский народ не знал "права", постоянно присутствовавшего в Европе. У нас была "правда"
Непреходящие черты
"Правда" оказалась на редкость долгоиграющим документом: ее статьи применялись вплоть до XV века (даже монголы заимствовали некоторые нормы в своей практике), и, как предполагается, заложила принципы российского судопроизводства на столетия вперед.
— Самая очевидная особенность "Русской правды" — это отсутствие выраженного влияния римского права,— считает Людмила Лаптева.— Скажем, древнейшая варварская правда салических франков, относящаяся к рубежу V-VI веков, хоть и не была пронизана идеями римского права, но содержала ряд статей, навеянных ими. Там были более подробно отражены вопросы обязательственного права, связанного с имущественными вопросами, проводилось различие между правами франков и завоеванных ими римлян.
В "Русской правде" имущественным вопросам внимания уделялось мало. Кроме того, право собственности в русском законодательстве изначально ущемлялось институтом круговой поруки, предусмотренным "Правдой". Если на территории расселения той или иной общины произошло убийство и виновный не найден (или община его не выдает), полагалось выплачивать так называемую дикую виру — значительную сумму денег, эквивалентную стоимости стада овец, которую собирала вся община.
— Да и в случае обычных вир расценки были такие, что редко кто мог выплатить их в одиночку,— поясняет Игорь Исаев, завкафедрой Истории государства и права МГЮА.— Соответственно круговая порука процветала. Если сегодня ты не поможешь соседу, завтра не помогут тебе. Поскольку такие порядки были выгодны власти, круговая порука в России на правовом уровне продержалась вплоть до XIX века, а на обыденном — вообще вряд ли до конца отменилась.
Помимо очень современных проблем с защитой имущества "Правда русская", как уже говорилось, содержала особое отношение к фигуре князя. Стоимость вир за убийство того или иного человека напрямую определялась не социальным положением пострадавшего, а его близостью к князю. Скажем, высокопоставленный княжеский слуга — огнищанин — мог быть по своему социальному положению холопом, фактически рабом. Однако вследствие его положения на "древнерусской бюрократической лестнице" убийство холопа-огнищанина оценивалось более чем в десять раз дороже, чем простого человека.
— В "Русской правде" нет фрагментов, посвященных преступлениям против государства, против князя или "порядка",— поясняет Людмила Лаптева.— Памятник рассматривает только ситуации "горизонтальных конфликтов", которые разрешает выступающий в роли арбитра князь и его помощники-тиуны.
Способы разрешения "вертикальных споров" оставались за рамками основного русского закона и регулировались специальными княжескими уставами. А согласно "Правде", перед князем, что пострадавший, что обвиняемый были равно "истцами". Понятия о справедливости в таком суде вполне могли выражаться словами комендантши из пушкинской "Капитанской дочки": "Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи". "Правда" от князя исходит, но к нему самому неприменима. Неподсудность "вертикали", естественная для неразвитого Древнерусского государства, заметим, находит много сторонников и в России сегодняшней.
"Правда" с самого начала воспринималась как подарок князя верному ему народу. Эта "правда", помимо прочего, обеспечивала особую защиту и привилегии всем княжеским слугам
Правдоискатели
— Конечно, самое важное, что нам нужно учесть, это то, что "правда" и "право" — не тождественные понятия,— замечает Игорь Исаев.— Слово "право" появляется в русском языке как калька с немецкого только в XVIII веке. До этого русский народ не знал "права", постоянно присутствовавшего в Европе. У нас была только "правда".
Эта лексическая разница до сих пор терзает переводчиков. Собственно, название древних варварских законов Европы, вроде "Салической правды", "правдами" не вполне корректно: в оригинале они обозначаются "законом". И напротив, как перевести привычное русское слово "правда" на другие языки — всегда большой вопрос.
— Это одно из менее чем десятка слов, значения которых являются абсолютно уникальными для нашей культуры,— поясняет Игорь Яковенко.— Правда в России — это не только нечто, соответствующее реальным фактам, а скорее нечто, связанное со справедливостью и совестью. "Правда", в отличие от "права", всегда противостоит закону, потому что она ситуативна: у каждого — своя, ее нельзя ни кодифицировать, ни унифицировать. Сегодня нам сложно представить значение "правды" в 1016 году, но очевидно, что княжеский суд предполагал большую ситуативность при разрешении конфликтов — образцом был суд не по закону, а по совести.
Шкала образцов закладывалась еще христианскими проповедниками, доказывавшими преимущество "благодати" и "правды" перед законом, который, как ветхое иудейство, стоит отринуть (характерный образец — "Слово о законе и благодати" XI века, за авторством первого русского митрополита Илариона). Кроме того, если "правом" можно обладать, можно наделить кого-то, то "правда" всегда находится вне человека: не мы владеем ею, а она — нами. "Правдой" может обладать только кто-то вышестоящий, в абсолютной перспективе — Бог, в относительной — монарх. Не случайно даже такие просвещенные мужи, как Василий Ключевский и Михаил Сперанский, не представляли, как может существовать в государстве "правда" без абсолютной монархии.
По мысли Юрия Пивоварова, научного руководителя ИНИОН РАН, гегемония "правды" в русском законодательстве на столетия вперед "блокировала возможность права". Это слово оказалось настолько сильно своим этическим зарядом, что продолжило жить своей жизнью, даже когда официальная власть попыталась уйти от него в правоприменении.
— Обратите внимание, следующий после "Русской правды" сборник законов назывался уже иначе — "Судебник" Ивана III,— подчеркивает Игорь Исаев.— В нем меньше апелляций к суду по совести, к нормам "обычного права", зато вводится и смертная казнь, и розыск крестьян, что часто связывают с монгольским влиянием. В целом власть, издавшую "Судебник", меньше интересует морализаторский поиск истины и больше — соблюдение процедур, обеспечение законности.
По-видимому, народное сознание отомстило "процедурному суду" своей тоской по "Правде", в которой еще не было ни закабаления крестьян, ни развитого следствия и содержались отсылки к христианским идеалам. Последующие сборники законов в России также упорно не назывались правдами (что вообще-то нетипично — в Европе большинство слов, связанных с юридической сферой, осталось неизменным).
Так, на официальном уровне "правду", не поддающуюся кодификации, постарались забыть, но удачной замены ей придумать не удалось, даже "право" пришло к нам слишком поздно. Но вытесненная русская правда осталась как попранный идеал, породив абсолютно уникальную отечественную породу людей-правдоискателей, обделив суды народным доверием и обеспечив революционеров яркой терминологией на годы вперед. Так что не стоит сомневаться, что, перевалив за тысячу лет, русская правда, пополнится очередной — прожектерской, безумной, многообещающей, но вполне современной — редакцией.
0
75.00
