Место женщины — в постели, разногласия лучше разрешать силой, прощение — синоним слюнтяйства, а пытка — лучший способ ведения допроса. Мало кто из великих воплощает токсичную маскулинность лучше, чем Эрнест Хемингуэй, и мало у кого она выглядит такой человечной. К 120-летию главного мачо мировой литературы вспоминаем слова и дела, сделавшие его кумиром не одного поколения
Из всех видов спорта Хемингуэй предпочитал драку. Будет преуменьшением сказать, что это увлечение не разделяли члены его семьи и друзья — за одним исключением. Джеймс Джойс, в жизни боявшийся примерно всего, обожал способность Хемингуэя решать вопросы кулаками. Друзья заходили в бар, выбирали жертву, с которой пили на протяжении всего вечера, после чего Джойс вступал с новым собутыльником в жаркий спор, разрешать который тут же вызывался Хемингуэй. Разрешение, разумеется, вело к многочисленным травмам — как физического, так и психологического характера.
Хемингуэй любил, чтобы друзья страдали, а женщины — ждали. Хуже остальных пришлось Арчибальду Маклишу и второй жене Хемингуэя Паулине. Маклиш, частенько ходивший с Хемингуэем в море, по мнению последнего, всегда был виноват в неудачной рыбалке. Расстроенный результатом, Хемингуэй каждый раз выкидывал его на каком-нибудь маленьком острове между Кубой и Флоридой и уплывал на несколько часов — успокаиваться. Все это время Паулина была обязана стоически ожидать возвращения мужа на местном причале. Если после долгой рыбалки Хемингуэй не обнаруживал ее на берегу, он впадал в ярость.
Хемингуэй любил публично обсуждать личную жизнь друзей. Особую жестокость он проявил к Скотту Фицджеральду и Дороти Паркер. И если историю о том, как пьяный Фицджеральд переживает, что у него слишком маленький член, Хемингуэй вставил в мемуары уже после смерти «заклятого друга», то Паркер получила при жизни. После очередной дружеской ссоры Хемингуэй написал про нее издевательское стихотворение, в котором высмеял ее любовные неудачи и аборт (о котором она рассказала ему по секрету), а также упрекнул ее за слишком быстрый отказ от попыток самоубийства. Стихотворение прочел весь литературный Нью-Йорк.
Хемингуэй считал, что контрацепция — не проблема мужчины. Именно из-за этого, как он утверждал, распался его второй брак. После двух тяжелейших беременностей врачи запретили его жене Паулине заводить детей, и она решила предохраняться прерыванием полового акта — это притупляло удовольствие Хемингуэя от секса, и ему не оставалось ничего другого, как найти себе новую женщину.
Хемингуэй верил в право отца выбрать мужа для дочери. Когда младшая сестра Хемингуэя Кэрол решила выйти замуж без его благословения (писатель после смерти отца считал себя патриархом семьи), он сделал все, чтобы этого не произошло: сначала шантажировал сестру деньгами, потом — самоубийством, затем начал атаковать ее письмами, предлагая стерилизовать будущего мужа и утверждая, что ненавидит его «так же сильно, как нацистов». Признать выбор сестры он отказался даже после того, как Кэрол перестала с ним разговаривать. На вопросы знакомых о том, как она поживает, он — в зависимости от настроения — отвечал, либо что она умерла, либо что развелась.
Хемингуэй считал, что место женщины — в постели. Третий брак Хемингуэя — с журналисткой и писательницей Мартой Геллхорн — не выдержал испытания славой и рабочими часами. Геллхорн, которую в начале их брака называли Хемингуэем в юбке, после свадьбы, к его искреннему удивлению, не просто не оставила карьеру, а «бросила его» и уехала в качестве военного корреспондента на Вторую мировую. Хемингуэй, сам отправившийся на войну в 1943 году, молчать не стал и завалил ее телеграммами следующего содержания: «Ты военный корреспондент или жена в моей постели?» Они развелись в 1945 году — когда у Геллхорн наконец появилось немного свободного времени.
Хемингуэй не признавал право женщины на развод. Уже разойдясь с Мартой Геллхорн, Хемингуэй еще долго отказывался официально оформить развод, которого она требовала. Попытки завоевать жену обратно носили радикальный характер: на встречу с Геллхорн в только что освобожденном Париже Хемингуэй притащил целую армию поклонников из войск союзников и принялся угрожать жене пистолетом, заявляя, что лучше убьет ее, чем разведется. На защиту Геллхорн встал Роберт Капа. Некогда близкий друг Хемингуэя, Капа немедленно был объявлен предателем, получил бутылкой шампанского по голове и больше никогда не разговаривал с Хэмом.
Хемингуэй считал, что животным самое место в цирке. Одним из его любимых мест в Нью-Йорке был цирк братьев Ринглинг — у него даже был специальный абонемент за подписью владельца заведения, позволявший ему посещать цирк в любое время и проходить за кулисы до начала представления. Цирковых животных Хемингуэй считал умнее обычных — по его мнению, из-за постоянного общения с людьми звери становились более развитыми интеллектуально и могли поддержать с ним беседу. Любимыми собеседниками Хемингуэя были горилла и белый медведь, с которыми он общался, по его собственным словам, «на языке индейцев».
Хемингуэй ненавидел писателей, которые были популярнее его. Или выше. Когда кто-то выпускал бестселлер, то немедленно появлялся в следующем романе или рассказе Хемингуэя — в роли законченного мерзавца или просто идиота. Имя Хемингуэй менял, но не настолько, чтобы нельзя было угадать прототипа. Такое он проделывал с Фицджеральдом, Дос Пассосом и Маклишем. С ростом было проще. По воспоминаниям, Хемингуэй только однажды встретил писателя выше себя — им оказался Томас Вулф, протеже издателя Хемингуэя Макса Перкинса. Хемингуэй возненавидел его сразу же.
В мужчинах Хемингуэй особенно ценил героическую внешность. Нешуточную ярость вызывали в нем собственные отретушированные фотографии, на которых часто замазывали его шрам на лбу. История происхождения шрама, предмета необыкновенной гордости Хемингуэя, на протяжении всей жизни писателя менялась: шрам возникал то от ранения на войне, то в уличной потасовке, то в столкновении с быком. Уже после смерти Хемингуэя миф развеяла его сестра, рассказав, что шрам был получен не в окопах, а при неудачной попытке закрыть чердачное окно в парижской квартире.
Хемингуэй больше всего боялся прослыть гомосексуалом. Из-за этого он даже поссорился с Гертрудой Стайн, которую когда-то считал своим учителем. Узнав, что Стайн собирается издать беллетризованные мемуары, Хемингуэй стал одержим идеей, что в них она изобразит его «гомиком». Собственную гомофобию Хемингуэй никогда не скрывал (несмотря на то что в его ближайшем окружении всегда были гомосексуалы) — известно, что у него был вечно пополнявшийся список вещей, которые «не гомику» делать не положено. В этот список входили проявление сильных чувств на публике, любой цивилизованный спор без драки и, разумеется, контакты с литературными критиками.
Хемингуэй всегда имел при себе оружие. Но на гражданке пользовался им в исключительных случаях — чаще всего для демонстрации хорошего расположения духа. Однажды эта привычка чуть не стоила ему счастья в личной жизни. В середине 1940-х он долго и безуспешно ухаживал за журналисткой Мэри Уэлш (в будущем — четвертой миссис Хемингуэй). Отчаявшись, он вызвал на помощь в Париж старую подругу Марлен Дитрих, которая должна была расхвалить его достоинства. Дитрих с поставленной задачей справилась всего за один ужин. Воодушевленный успехом, Хемингуэй отправился в туалет, где на радостях спустил весь магазин своего кольта. Убежать из ресторана Уэлш не дала все та же Дитрих.
Хемингуэй всегда имел при себе оружие. Но на гражданке пользовался им в исключительных случаях — чаще всего для демонстрации хорошего расположения духа. Однажды эта привычка чуть не стоила ему счастья в личной жизни. В середине 1940-х он долго и безуспешно ухаживал за журналисткой Мэри Уэлш (в будущем — четвертой миссис Хемингуэй). Отчаявшись, он вызвал на помощь в Париж старую подругу Марлен Дитрих, которая должна была расхвалить его достоинства. Дитрих с поставленной задачей справилась всего за один ужин. Воодушевленный успехом, Хемингуэй отправился в туалет, где на радостях спустил весь магазин своего кольта. Убежать из ресторана Уэлш не дала все та же Дитрих.
Хемингуэй был убежден, что настоящий мужчина должен начинать пить в двенадцать лет. Сам он, по его словам, пить начал в пятнадцать, но собственных детей решил познакомить с тяготами мужской жизни пораньше. Его сыновья от второго брака Патрик и Грегори, на летние каникулы приезжавшие к папе на Кубу, начали кутить с Хемингуэем, когда Грегори, младшему, только исполнилось двенадцать. Хемингуэй научил сыновей правильно пить и правильно похмеляться (он считал, что нет ничего лучше «Кровавой Мэри» на завтрак), а заодно — добывать пищу. По воспоминаниям Грегори, идеальный выходной с детьми Хемингуэй представлял себе как поход на охоту с последующим уроком, как правильно добивать только что подстреленных уток.
0
75.00
