В конце XVII века, после нескольких неурожайных лет подряд, от трети до половины населения страны вымерло от голода и болезней. В своей героической борьбе с природой финский крестьянский этнос рисковал понести необратимые потери. Рассредоточенные по тысячам крошечных хуторков, почти чуждые идеи взаимопомощи, финны балансировали на грани перехода к мемориальной, по схеме Л.Н. Гумилёва, фазе этногенеза. Это не равнозначно исчезновению, но характеризуется плавной утратой языка и культурных особенностей. Спасла финнов от этой судьбы внешняя сила. Этой силой стала Россия.
Перешедший на русскую службу финляндский патриот и при этом этнический швед генерал Горан Магнус (в России Егор Максимович) Спренгтпортен понял, что география не оставляет Финляндии выбора: отделиться от Швеции можно лишь с помощью России, которая хочет отодвинуть свою границу подальше от Петербурга! Задуманная генералом-перебежчиком трехходовая комбинация заняла более века, но для истории это не срок. По итогам русско-шведской войны 1808–1809 годов, план которой готовил в том числе Спренгтпортен, Швеция утратила права на финские земли. В июле 1809 года было провозглашено Великое княжество Финляндское в составе Российской империи.
Как выразилась на праздновании 200-летия этого события президент Финляндии Тарья Халонен,«Великое княжество стало первым национальным государством финского народа»[1]. Годовщина получила название «Двести лет финского правления».
Хотя привилегии шведской элиты, в чьих руках было в Финляндии все и вся, остались неприкосновенными (в таких делах не рубят сплеча), политика России с самого начала объективно противостояла сохранению второсортности финнов. О каждой нации судят по ее столице. 12 апреля 1812 года Александр I объявил столицей княжества Гельсингфорс, то есть Хельсинки. Захолустный деревянный городок за несколько десятилетий превратился в парадную столицу, лучшие здания были построены на российские деньги. В ее центре и сегодня ощутим петербургский налет.
В пору правления шведов те отказывали финнам в культурной самоценности. Их не то, чтобы направленно угнетали, нет. Просто если финн чего-то добивался, он сам менял язык, образ жизни и даже имя, становясь шведом. Статус финнов стала сознательно повышать Российская империя, обязавшаяся в 1809 году сделать Финляндию «нацией среди наций».
Ни на чью поддержку в Европе, кроме русской, финнам в то время рассчитывать было нечего. Маркиз де Кюстин, посетивший Россию в 1839 году, увидел их такими: «Финны, обитающие по соседству с русской столицей... по сей день остаются... полными дикарями... Нация эта безлика; физиономии плоские, черты бесформенные. Эти уродливые и грязные люди отличаются, как мне объяснили, немалой физической силой; выглядят они, однако, хилыми, низкорослыми и нищими», и опровергать подобные заявления никто в Европе не спешил.
Шведская верхушка упрямо сопротивлялась зарождавшейся «финномании», хотя инициировали ее шведские же энтузиасты. К середине ХIХ века финский язык продолжал оставаться языком простонародья, и тогдашняя элита Великого княжества, не видя перспектив этого языка, считала усилия по его развитию бессмысленными. В 1848 году (когда уже была издана «Калевала»!) она даже добилась запрета на издание любых книг на финском языке, кроме религиозных и сельскохозяйственных. Впрочем, запрет был вскоре отменен.
Пионеры национального пробуждения во многом связывали свои надежды с Россией. Создатель национального флага Финляндии и один из самых первых финляндских поэтов (писавший, правда, на шведском) Цакариас Топелиус в своем стихотворении «Трон бесподобный» (1842) воспел поражавшую воображение мощь и величие России.
Великое княжество Финляндское было связано с русским императорским домом личной унией, имело широкую автономию, свои законы и, с 1860 года, – свою денежную единицу. Символично, что здесь использовался григорианский календарь, а не юлианский, как в собственно России. Налоги, собираемые в Финляндии, не шли в общеимперскую казну, которая еще и добавляла недостающие суммы на нужды управления. От остальной России Финляндию отделяла таможенная граница. Правда, для ее пересечения российским подданным разрешений не требовалось.
Что же до самих финнов, они активно переселялись в Санкт-Петербург и столичную губернию. Уже в 1840-х годах в Рiеtаri (финское название русской столицы, от русского «Питер») финнов было «столько же, сколько в Хельсинки и Турку вместе взятых»[2].По переписи 1897 года, в столичной губернии (без самого Петербурга) жило свыше 100 тысяч финнов – как «понаехавших», так и уже родившихся здесь. За 90 лет между 1826 и 1917 годами число только учтенных переселенцев из Финляндии в русские пределы достигло весьма солидной для небольшой нации (2,7 миллиона на начало ХХ века) цифры 60 тысяч человек. Только учтенных! Много было и неучтенных. По состоянию на 1874 год только извозчиков-финнов в столице насчитывалось 3 тысячи душ, а трубочисты были почти исключительно финны.
Финляндские войска приняли, пусть и скромное, но участие в войнах Российской империи. В 1831 году Финский гвардейский батальон участвовал в подавлении польского восстания, в штурме Варшавы и ее пригорода Воли. В 1854–1855 годах, во время Крымской войны, Лейб-гвардии Стрелковый финский батальон находился в составе русских войск, охранявших балтийский берег от англичан. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов этот батальон в составе русского войска вошел в освобожденную от турок Софию. У финнов есть песня о героях той войны.
Не совсем бескорыстно (в Петербурге хотели приглушить шведские грезы о реванше), но зато последовательно русские власти поощряли рост финского самосознания или не мешали ему. В 1826 году в Гельсингфорсском университете впервые появился предмет «финский язык». В 1851-м там же учредили первую кафедру финской филологии, а семь лет спустя – неслыханное новшество! – открылась финская гимназия. За первые полвека в составе Российской империи финны совершили цивилизационный рывок, заложили основы национальной литературы, у них сформировался литературный язык.
В 1860-х годах Николай Данилевский даже слышал от шведов, что «русское правительство из вражды к Швеции искусственно вызвало финскую национальность и сочинило, именно с этой целью, эпическую поэму Калевалу».
Императором Александром II «восхищались заметно больше в Финляндии, чем в России»[3]. В 1863 году, навещая Великое княжество, он принял видного патриота, профессора Йохана Снельмана (тоже этнического шведа!), который предложил, чтобы в качестве награды финнам за их лояльность во время недавнего польского восстания финскому языку был придан статус официального. Царь согласился. Это было поистине революционное решение: даже среди образованных финнов было немало тех, кто считал такую меру слишком смелой – в финском языке не хватало слов, нужных в делопроизводстве и государственном управлении, науке и культуре. Ввиду этого вводился 20-летний переходный период, после чего указ, уже при Александре III, вступил в силу, но еще девять лет, как бы мы сказали сегодня, действовал в тестовом режиме. В 1892 году финский язык окончательно стал государственным языком Великого княжества Финляндского. Шведский поневоле отступил на позиции «второго языка».
Усилия энтузиастов по заполнению пробелов в финском социально-политическом словаре каким-то образом ускорили все общественное созревание страны. Ускорили настолько, что «финны первыми в мире получили [уже в следующую историческую эпоху, в 1906 году, из рук Николая II. –А.Г.]всеобщее и равное избирательное право, которое распространялось как на мужчин, так и на женщин. Когда пришло время независимости, государственная структура уже была в основных чертах готова»[4].
Столь широкой внутренней самостоятельностью, как Финляндия, обладали в империи лишь Хивинское ханство и Бухарский эмират. Отличие было в том, что военно-административная верхушка Великого княжества назначалась из Петербурга. В 1898 году генерал-губернатором Финляндии был утвержден Николай Бобриков. Вскоре с его подачи Николай II подписал манифест, вводивший право монарха издавать обязательные для Финляндии законы без согласования с ее сенатом (так здесь именовалось правительство). В следующем году манифест о языке объявил русский язык третьим официальным языком местной администрации после финского и шведского. Ключевым чиновникам (в основном шведам, еще не забывшим ужас освоения финского языка) предлагалось за пять лет освоить русский или уйти в отставку. Закон о призыве 1901 года упразднил небольшое финское войско, включив его в состав единой российской армии.
Мотивы Бобрикова и Николая II понятны. В конце XIX века в Европе резко выросли военные угрозы, что усилило стратегическое значение Финляндии. Русский Генштаб видел: Финляндия может быть захвачена десантом и использована как плацдарм для похода на Петербург. А ведь главным доводом за присоединение этой страны веком ранее было именно желание обезопасить русскую столицу! Задачи обороны требовали как минимум подчинить финляндские части имперскому командованию. Но эта мера оказалась бы успешной лишь в рамках более широкой интеграции Великого княжества в империю. То, что это так, подтвердил призыв 1902 года, когда на призывные пункты явилась лишь половина финских призывников (военнообязанных согласно манифесту 1901 года), казаки отлавливали уклонистов, происходили стычки. Чтобы не осложнять ситуацию на этом этапе, Бобриков ввел высокую плату за освобождение от военной службы, но отступать от своей программы и не подумал.
Он надеялся убедить царя пересмотреть устаревшие законы о Великом княжестве, а для начала упразднить таможню между Финляндией и Россией, подчинить местную полицию российскому МВД, ликвидировать должность статс-секретаря по делам Финляндии в Петербурге. Свою программу Бобриков проводил без оглядки на законы Финляндии. Видя растущее сопротивление, он выслал наиболее рьяных противников своих начинаний в Швецию, пытался установить надзор за газетами и университетом.
Бобриков считал, что его «объединительная» политика отвечает интересам самой Финляндии и надеялся на поддержку финнов. Основания для таких надежд были. В неурожайные 1898–1899 годы новый генерал-губернатор наладил быструю помощь голодающим, принял ряд мер в пользу безземельных «торпарей», основного сельского населения Финляндии[5]. Но общественное мнение в любой стране формируют не низшие классы народа, а люди, имеющие доступ к прессе.
Генерал-губернатор сразу стал «черносотенцем» в глазах революционных либералов всей России. В самой Финляндии ненависть к Бобрикову напористей прочих поддерживали финские шведы, что объяснимо. Внедрение русского языка в чиновные верхи не выглядело опасным для уверенно набиравшего силу во всех сферах жизни финского языка, но подрывало слабеющие позиции шведского. 16 июня 1904 года в здании финляндского Сената чиновник Эйген Шауман, швед, трижды выстрелил в Бобрикова, смертельно ранив его. Шаумана, застрелившегося сразу после покушения, долгое время числили в национальных героях. Однако в день столетия убийства Бобрикова в 2004 году премьер-министр Финляндии Матти Ванханен назвал Шаумана террористом, осудив его поступок.
Вообще «активисты» периода 1898–1907 годов, исповедовавшие «террор ради независимости», были почти сплошь этническими шведами. Их лидеры происходили из обеспеченных классов. По словам много с ними общавшегося русского журналиста Владимира Поссе, это были люди, «не имеющие ничего общего ни по облику, ни по языку, ни по всему своему быту с финнами… За немногими исключениями все это были господа, – правда, хорошие господа, но все же господа с привычками просвещенных крепостников». Они хотели избавиться от русского господства явно затем, чтобы возродить шведское.
Когда был убит Бобриков, уже пятый месяц шла русско-японская война и России было не до Финляндии. Новый генерал-губернатор, мягкий Иван Оболенский, без шума свернул политику русификации до лучших времен. При нем Финляндия превратилась во всеимперскую «хазу» подрывного элемента. Здесь готовил вооруженный мятеж в Петербурге Георгий Гапон, впервые познакомились Ленин и Сталин, мелькал провокатор Азеф, спокойно себя чувствовали бомбисты Красин и Савинков и прочие подобные личности. Аресты в Финляндии русская полиция могла производить лишь совместно с финляндской, и когда из Петербурга поступал запрос арестовать такого-то, его обычно предупреждали, и он успевал скрыться. Правда, после 1910 года русская полиция получила право производить аресты и обыски в Финляндии самостоятельно, но уровень «помощи» со стороны тамошних коллег остался прежним: им не нужна была лишняя головная боль.
Российские террористы и снабжались через Финляндию. Самую крупную партию оружия для них оплатили японцы. На специально приобретенный пароход «Джон Графтон» было загружено 16 тысяч винтовок, 3 тысячи револьверов, 3 миллиона патронов и 3 тонны взрывчатки. Было задумано выгрузить все это на пустынном берегу близ Выборга, а оттуда переправить в Петербург. 26 августа 1905 года «Джон Графтон» сел на мель недалеко от берега и то ли взорвался, то ли был подорван, но не затонул. Команда удрала на парусной лодке в Швецию, а пароход заметили местные рыбаки и сообщили властям. Сколько крови не пролилось благодаря удачной мели!
Другой пример противоправного использования территории Финляндии. Девятого июля 1906 года 220 бывших депутатов всех фракций только что распущенной Государственной Думы выехали на дачном поезде из Петербурга в Выборг и там составили чудовищное по безответственности воззвание «Народу от народных представителей» с призывами не платить налоги, не подчиняться призыву на военную службу и так далее. Эта шалость могла принести больше зла, чем несколько «Джонов Графтонов», но так как люди, подобные Милюкову, не внушали народу доверия, их акция не привела к массовому гражданскому неповиновению. Против «выборжцев» было начато уголовное преследование, 166 из них получили по три месяца тюрьмы. Если бы подписанты никуда не выезжали, они бы не отделались так легко, но деяние было совершено на территории Финляндии, то есть не совсем России, и это повлияло на приговор.
Ну, а для жителей Петербурга, не участвовавших в политике, «ближняя Финляндия» десятилетиями была просто одной из главных дачных местностей.
Политические непогоды не остановили переселение финнов в собственно Россию. На рубеже веков несколько финских сел появилось даже в Сибири, одно из них получило имя Хельсинки. Со временем тысячи финнов растворились в русском океане: Коскинен становился Кошкиным, Алтонен – Алтуниным, Мерикоски – Моряковским (когда-то в Киеве человек с такой фамилией объяснил ее происхождение автору этих строк). Мать губернатора Санкт-Петербурга в 1996–2003 годах В.А. Яковлева – финка, а родился он в 1944 году в Якутии, так как множество финнов СССР были высланы перед войной как потенциальная «пятая колонна» за Урал, часть из них закончила там свою жизнь. Но мы забежали вперед.
Через год после учреждения российской Государственной Думы появился и финляндский парламент (в русской литературе его почему-то повелось называть сеймом).
С началом Мировой войны Финляндия была на военном положении, и на ее территории разместились значительные русские войска: угроза немецкого десанта была реальна, вступить в войну на стороне Германии (в случае ее успехов) вполне могла Швеция. Но поля сражений были далеко, а мужчины Великого княжества не подлежали мобилизации еще по закону 1912 года. Подряды военного ведомства были выгодны, безработица в стране исчезла, женщины шили белье для русской армии. Хотя тяготы войны в виде перебоев с хлебом и сахаром были все же ощутимы, финны с восторгом встречали у себя Николая II, купцы сбросились на образцовый госпиталь, 544 финских добровольца присоединилось к русской армии. Но еще больше финляндцев (в основном, шведов) пробралось в Германию, чтобы воевать против России, там из них был сформирован егерский батальон числом в 1200 человек.
Сразу после Февральской революции перед Финляндией встал вопрос о своем статусе: по закону две страны объединял императорский трон, а ни трона, ни императора не стало. Одним из первых своих актов российское Временное правительство восстановило урезанную во времена Столыпина автономию Финляндии. Взамен прежнего, царского, был назначен новый генерал-губернатор, либеральнейший Михаил Стахович, член Партии мирного обновления.
Действия Временного правительства понятны. Близость Финляндии к Петрограду ускоряла процесс ее революционного заражения, в Гельсингфорсе уже были созданы советы. Временное правительство могло оказаться в сложном положении – как в случае провозглашения финской независимости, так и из-за того, что Финляндия могла оказаться во власти пробольшевистских сил. Необходимо было задобрить недовольную общественность страны, но ни о какой ее независимости, по крайней мере до окончания войны, нельзя было и помыслить – ведь в этом случае Свеаборг, одна из трех (наряду с Либавой и Кронштадтом) главных баз Балтфлота, вдруг оказался бы в чужом государстве.
18 июля социал-демократы, имевшие тогда 103 места в 200-местном парламенте Финляндии, проголосовали за передачу всей полноты власти парламенту. Петрограду оставались лишь вопросы военной и внешней политики. В ответ Временное правительство Г.Е. Львова, убежденное, что подобный вопрос вправе решить лишь Учредительное собрание, распустило финляндский парламент. Новые выборы были назначены на начало ноября.
(Вообще-то этот парламент распускали даже чаще, чем Думу, но финляндцы терпеливо ходили на все новые выборы. Так вышло и на этот раз. Парламент, избранный в ноябре 1917 года, стал восьмым по счету.)
1 (14) сентября 1917 года Временное правительство, от большого ума, провозгласило Россию республикой (до всякого Учредительного собрания!). Тем самым, среди прочего, окончательно утратила силу монархическая уния империи и княжества, возникло юридическое основание для независимости Финляндии. Допустить это в условиях войны было невозможно, и 4(17) сентября начались поиски решения. За несколько недель нащупали такой компромисс: должность генерал-губернатора упраздняется, власть переходит к сенату, вопрос о независимости откладывается. Большевистский переворот в Петрограде смешал все карты.
Финский историк Эйно Кетола: «Умеренная, лояльная по отношению к Временному правительству финская буржуазия за одну ночь большевистского переворота перешла на сторону независимости». 15 ноября 1917 года свежеизбранный финляндский парламент взял на себя высшую власть в стране, а уже 6 декабря объявил о независимости страны. «За» было подано 100 голосов, «против» – 88. В принятом документе говорилось, среди прочего: «Народ Финляндии твердо верит, что свободный народ России и его Учредительное Собрание не будут препятствовать желанию народа Финляндии присоединиться к другим свободным нациям… Народ Финляндии страстно желает получить от других наций признание своей полной независимости и свободы».
Финны ждали, что уже назавтра посыпятся признания их независимости, но и страны Антанты, и даже Германия дали понять, что первой их должна признать Россия. Ленин использовал ситуацию, потребовав от финнов (а те согласились), чтобы в документе о признании фигурировало не «правительство России», а «Совет народных комиссаров РСФСР». 31 декабря 1917 года в Петрограде Ленин вручил новоизбранному главе финляндского сената П.Э. Свинхувуду акт о признании независимости Финляндии. И сенат, и парламент Финляндии сочли этот акт юридически достаточным и полноценным, да иначе и быть не могло. Большевики были довольны не меньше: получилось, что РСФСР признает Финляндию, а Финляндия признает РСФСР. Каждая из сторон остро нуждалась во внешнем признании, и каждая его в этот день получила – первое по счету.
Едва Финляндия предъявила миру «отпускную грамоту» от РСФСР, как за следующие девять дней ее признали восемь стран.
Некоторое время сохранялась опасность, что власть в стране достанется местным большевикам и в этом случае независимость окажется фикцией. Однако в ходе кровавой внутренней войны Финляндия преодолела двоевластие (наряду с провозглашенной сенатом «Финской республикой» какое-то время существовала большевистская «Финляндская социалистическая рабочая республика») и утвердила свою государственную независимость. Стала ли бы она когда-нибудь суверенной страной, не оказавшись в 1809 году в составе России? Едва ли.
Окончание следует
[1] Финляндия с 1581 года была «Великим княжеством» и в составе Швеции, но так и осталась для нее бедной, малолюдной территорией, где живет что-то непонятно лопочущая деревенщина со множеством языческих обычаев. Шведы не принимали финнов всерьез, вот почему Финляндия не отсчитывает свою государственность от 1581 года.
[2] Матти Клинге. Имперская Финляндия. – СПб, 2005. С. 133.
[3] Матти Клинге. Имперская Финляндия. – СПб, 2005. С. 326.
[4] Россия 2017: три сценария. – Helsinki, 2007. С. 99–100.
[5] Торпарь – арендатор господской земли, как правило, пожизненный, обязанный работать на господина не менее трех дней в неделю. Смена владельца земли не меняла статус торпаря. Земля, обрабатываемая торпарем («без пяти минут крепостным»), не могла стать его собственностью.
0
120.00
