ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июль 23, 2020

— Понравилось сниматься? 

— Очень! Мне компания понравилась и вообще — процесс. С отношением к славе я не определился, потому что не понял, что к чему. У нас там была очень классная тусовка детская, ночами мы убегали из пионерского лагеря «Березка» на речку. Костер жгли, картошку пекли, и всякие романтические приключения у нас случались. Я даже приударял за девочкой из соседнего пионерского лагеря. Он был странный, полуспортивный, они там учились и ездили куда-то то ли на соревнования, то ли на сборы… У девочки была кличка Монтана, потому что у нее имелись джинсы «Монтана», она была очень модная и крутая.

— Представляете, дети у вас на площадке будут влюбляться, что вы с этим делать-то будете?

— Они уже влюбляются. Но главное — не вмешиваться, дело тонкое… Я это по своим детям понимаю прекрасно.

— Когда вы соглашались на роль директора детдома, вы советовались с семьей? Вы, вообще, коллективно принимаете такие решения?

— Нет, мои домочадцы мне доверяют. И потом, моя жизнь — это моя жизнь. Семейный совет с ними был только перед проектом «Охлобыстины», который шел на ТВ-3. С этим шоу странная история. Я думал, все откажутся. Я им утром сказал: «Вот, нам предлагают заработать денег, снять шоу типа «Семейки Осборнов» — и ушел на работу. Я думал, они с негодованием откажутся, потому что раньше они всего этого сторонились. У нас в этом отношении очень спокойная семья, особо никто не рвется к славе. А вечером я пришел домой и мне дети и Оксана сказали, что согласны. Все решили заработать денег на семью. Они хозяйственные. Своими деньгами распорядились разумно. Варечка отдала на обучение, оно у нее платное. Нюша педагогов заказала. Я не вспомню, чтобы кто-то что-то себе особенное купил. Все целесообразно было потрачено. Кто-то нам часть денег отдал, а мы на них же и потратили.

— После «Недетского дома» какие у вас планы в кино?

— Я должен сняться у Гриши Константинопольского. Играю капитана Копейкина. И должен ради крошечной роли претерпеть адские муки, потому что мне бороду будут клеить, а для меня это самое страшное, у меня идиосинкразия на наклеивание бороды. Это началось после фильма, где я играл Распутина и ночь на льду пролежал с силиконовой бородой… Вообще, я человек не очень чувствительный, можно сказать, толерантный к боли. Я и резался, и ломался сто раз — ничего… А вот когда речь заходит о наклеенной бороде, мне прямо хочется кожу с лица снять: схватить у уха и, прямо как в фильме ужасов, ободрать… Но Грише нельзя отказывать. Он, во-первых, хороший режиссер, а у нас мало хороших режиссеров. А во-вторых, Гриша очень своеобразный человек, обидчивый. Мы вчера с ним смешно разговаривали. «Я из-за графика не успеваю ни на какие примерки». — «Но это же один день!» — «Григорий, у тебя за счастье почтет сниматься любой артист, и чтобы тебя не подводить, может, и не надо мне сниматься?» — «Да ты что!..» И по голосу я понял, что он начал обижаться… Я ему так и сказал: «Ты обидчивый, Григорий!» А он говорит: «Я злопамятный». — «Ты вкупе и злопамятный, и обидчивый». Он посмеялся со мной. И тут же сказал, что простил мне курочку, которую я съел во время съемок его фильма «Восемь с половиной долларов» в конце прошлого тысячелетия… Но он не плохой, у него просто память хорошая. Он очень трогательный человек.

— Кино, кроме возможности заработать деньги, это всегда роскошная компания, свои люди, какая-то такая банда.

— В силу того, что я сорок лет в профессии, для меня самая важная компания — цеха, именно с ними я пересекаюсь через каждый второй проект. Вот сейчас я в Минске снимался и встретил девчат, которые работали кто на «Интернах», кто на «Царе», кто на «Доме Солнца». Это киношное комьюнити всегда со мной, невозможно будет от него отказаться, кем бы я ни стал, потому что это моя семья. Мы можем не видеться десятилетиями, но тем не менее добрые отношения остаются. И комфорт на площадке для меня в первую очередь определяется наличием профессиональных цехов. Но есть у меня и среди артистов привязанности. Мне страшно приятно было поработать с Дмитрием Назаровым на «Дикой Лиге». Мне он нравится и как актер, и как человек. Я его дразнил Злой Старик, он ругался. Он трепетный внутри. Тот самый принц из «Лебединого озера», только с усами. Из последних моих человеческих приобретений — Миша Пореченков. Я с ним поработал на «Полярном». А поскольку это снималось очень долго и два раза мы ездили на Крайний Север, волей или неволей мы сблизились. До этого у нас было шапочное знакомство, и, честно говоря, он меня недолюбливал, как мне кажется. И я к нему не очень серьезно относился, поскольку я к отечественным боевикам равнодушен. Что касается йогуртов, которые Миша рекламирует, я их и без рекламы покупаю, а лото мне неинтересно, в азартные игры я не играю с детства — я в плохом районе рос. А тут Миша мне открылся, во-первых, как человек офигенный, хороший, глубокий, и во-вторых, я сходил на спектакль «Бег» в МХТ, где он играет генерала Чарноту. Я был поражен, он прямо отдается профессии! И я благодарен жизни, что познакомила меня с этими людьми. Еще я фанат Кирилла, сына Дмитрия Нагиева, и как актера, и как человека. Он клевый, очень глубокий, деликатный и тонко понимающий сверхзадачу. Я-то знаю, мы снимались с ним в «Холопе», а до этого пересекались в нескольких сериях «Интернов». Он тогда еще совсем юным был, но время идет быстро. Моя дочь Варвара считает, что он красивый. Интересуется, женат ли он. И вообще, претензии предъявляет: «Пап, нашел бы ты нам какого-нибудь актера симпатичного. Что мы все в девках ходим?»

— А что же не найдете?

— Еще одного клоуна дома не хватало! А то скучно… Пусть остаются на площадке мои человеческие находки. С девочками-актрисами, кстати, сложнее… Я вот в Карину Звереву влюбился, которая в «Полярном» играла… Она такая клевая, смешная, хохотушка. Я подписан на нее в соцсетях и порой краснею, когда смотрю, как она выкладывает свои фото в кружевных труселях. Но даже это целомудренно, ей все прощаешь.

— А еще вы дружите с Кристиной Асмус со времен «Интернов».

— Я зову ее «звездочка в стальном орешке». Я помню, она сдавала за несколько курсов экзамены и забивалась в угол со своими учебниками, а ее за это ругали. Кристина дико трудолюбивая и очень управляема в хорошем плане. И она прекрасная актриса, только ей правильно нужно все объяснять. По-женски доверчива, ребенок в душе. Став мамой, она, конечно, повзрослела, но осталась тем же классным человеком, каким была. Я ею восхищаюсь, она красивая. Я ею горжусь, она гимнастка и до сих

пор может многие сложнейшие элементы выполнить. Человек очень душевный и может помочь по хозяйству. У Кристины весь спектр достоинств. А что касается ее половой жизни или съемок в фильме «Текст», я все равно ее буду оправдывать, потому что есть отношения уровня «родственник», и я уже никогда не смогу объективно к ней относиться. Я «Текст» не стал смотреть на всякий случай. Говорят, там прям очень откровенные сцены. Но это никак не изменит мое отношение к ней, я знаю,

что ее душа — это душа чистого, красивого ребенка. И судьба у нее непростая. Все, что она сделала в профессии, она сделала сама, ей никто не помогал, она не была ничьим протеже и замуж вышла уже звездой. И в разводе ее я не хочу разбираться, не мне судить. Я всегда буду за нее вступаться, она клевая. За это я и люблю кино, за человеческие встречи. Если бы не было компании и не было денег, я бы не снимался. Вообще, мое самое любимое занятие — писать.

— Что сейчас пишете?

— Роман ужасов. Пока писал роман, подготовил комбинированную книгу, где много моей публицистики и одно неопубликованное ранее художественное произведение. И другая книга написана в пандемию. А вот роман забуксовал. Я треть написал и подошел к той точке, когда надо всерьез пугать. А для того, чтобы напугать других, надо напугаться самому. Но я не уверен, что хочу пугаться. Я таких страхов в своей жизни натерпелся, что не хочу это пережить еще раз. 

— Каких страхов? 

— Разные страхи, и аварии, и драки, когда могли убить. Много чего.

— А метафизические страхи были? — Ну, метафизика заходит со стороны подсознания и выражается у большинства людей в панических атаках. Вот в Библии говорится: «глас хлада тонка» , это когда встречает Илья Бога на горе. «Вначале был огонь, но это не был Господь, потом был ветер, но это не был Господь, потом был шум великий, грохот, но это не был Господь, а потом был глас хлада тонка» . И я думал: что это за глас хлада тонка? А это мурашки. Потому что мурашки — это тактильное, физическое проявление крайнего изумления, граничащего с ужасом.

— Кажется, во время эпидемии во всем мире было крайнее изумление, граничащее с ужасом… — Вот я это изумление, граничащее с ужасом, и попытался выразить, написал на карантине пьесу «Пар» для Миши Ефремова. Он ее собирался ставить. И это очень плохо кончилось. Она в каком-то смысле пророческая. Там персонаж, списанный с него, Михаил Олегович Камергерский, погибает. Теперь я предлагаю пьесу ставить Гарику Сукачеву, но он суеверно боится. 

— Вам, наверное, тяжело про Михаила говорить? — Ну почему? Миша мой родственник, и я ничего не могу с этим сделать. Даже если бы он был людоед, все равно он оставался бы моим кумом и крестным отцом Анфисы. Он поддерживал меня, когда в моей жизни были сложные ситуации. Он мой друг, он мне как брат. Я не могу от него отказаться. 

— Иван, вот вы говорите, что вымысел из пьесы «Пар» стал в какой-то момент реальностью. Часто было так, что родившееся в сознании переходило в жизнь? 

— Это не редкость. Чего далеко ходить. Я снимался в фильме «Нога», где мой персонаж во время афганских событий теряет ногу. Чтобы не было никаких перекличек с моей жизнью, я, как дурковатый мнительный отрок, спрятался за псевдонимом Иван Чужой. Так себя отстранял от этой роли. Я ее боялся… А со мной снимался Ваня Захава, он играл второго солдатика. Прошло лет десять, и я возле Щукинского училища случайно пересекаюсь с Ваней Захавой, который едет в инвалидной коляске и у него нет одной ноги … А ситуация такая. Он поехал с друзьями в СанктПетербург по трассе, уснул на заднем сиденье, они попали в аварию. Все погибли, он в живых остался , но ногу у него отбомбило. И таких случаев довольно много, просто надо быть внимательным… Когда я жил в деревне у бабушки, всегда очень скучал по маме и ждал ее на выходные. Смотрел, как она будет идти через поле по дорожке. А тут сосед построил дом, который загораживал мне вид, и я не мог смотреть, идет мама или нет. И я злился и представлял, как его дом сгорел, а он сидит на пожарище и пьет пиво… Все случилось один в один. Но с той разницей, что он пил на пожарище лимонад. Утром следующего дня я пришел к этому человеку и рассказал: «Я хотел, чтобы ваш дом сгорел, и он сгорел. Я виноват». А он говорит: «Не забивай себе голову, это не главное, сгорел, значит, так надо было». Он фаталист был. Работал врачом в том же пансионате, где когда-то главврачом был мой отец. Или вот еще пример. У меня на руке была татуировка, изображавшая красивую барышню в купальнике в зарослях южного папоротника. Девица была брюнеткой с точеным, немного кельтским ликом, как мне нравится, и у нее была родинка на щеке. И я потом женился, у Оксанки ровно такой профиль и родинка… Она меня, правда, заставила хитростью женской свести татуировку. Сжег ее лазером… Факт есть факт: сначала было изображение, а потом появилась Оксана, как две капли похожая на него… 

— В этом году 25 лет со дня вашей свадьбы.

— Да. Познакомились мы в конце лета. А 4 октября расписались и повенчались. Очень недолго мы женихались. Я не верю в то, что нужно притираться. Если любишь человека, глупо проверять чувства. Разумеется, хорошо, благочестиво познакомиться с родителями. Мы прошли этот круг знакомств и смотрины. Я возил Оксану маме показать и сам ездил к ее родителям. Но не это стало определяющим. Определяющим было то, что мы познакомились и полюбили друг друга, и нас, как лошадей к обрыву, понесло. 

— Многие, сидя на карантине, поняли, что семья — это самое главное. Мне кажется, что для вас никаких откровений в этом смысле не произошло и эпидемия не стала переломным моментом. Или вас все-таки тряхнуло как-то? 

— Мы же многодетные — это специализированная ячейка общества. Мы — цыгане, римские батальоны, воинские подразделения. Мы своей жизнью живем. У нас карантин иначе воспринимался. Карантин обычный — это когда сидит человек, смотрит телевизор, домой никого пускать нельзя, самому выходить нельзя. Сидит один, отдыхает, читает книжки. А у нас — нет. У нас, наоборот, было очень много народу. Вернулись старые добрые времена, когда еще все дети были маленькими, только все уже не малыши, а взрослые кони. Но я обученный, умею дистанцироваться. По большому счету, даже если рядом будет толпа людей кричать, это вряд ли отвлечет меня от чтения книги или просмотра фильма, я найду способ в этой толпе уединиться. Я так всегда жил. Но были какие-то странности. Мы гуляли с собачкой по шесть раз, у нас была самая выгулянная собачка в нашем районе. Рядом лес, и мы так много, честно говоря, никогда не ходили по  этому лесу, как в карантин. Даже не могу понять, почему во время карантина так тянуло на прогулки. Наверное, это психологическое… Запретный плод сладок. До этого свободный мир был само собой разумеющимся явлением. А когда ввели карантин, сначала к этому несерьезно все отнеслись. А потом, когда осознали, что опасно и родители пожилые, мы стали все распоряжения выполнять. Нас несколько недель пугали страшными голосами, ужасы говорили, полицейские везде ходили . И когда мы в обычный мир выходили , уже замечали какие-то вещи, которых тысячи лет не замечали. Например, как красиво, когда солнечный свет пробивается через кроны деревьев на аллею, на лесную тропинку. Как здорово на пне сесть и две бутылки кефира и батон свежего хлеба сожрать, как в деревенском детстве. Много чего... Смешное было. К нам очень хорошо относится местное население и полиция. Бывает, я еду на велике, а мимо проезжает полицейский с «люстрой» и в громкоговоритель вещает: «Иван Иванович, доброе утро». А там пробка стоит из автомобилей, это ж Рублевское шоссе, и все головы поворачивают — что же это за Иван Иванович такой? Видать, Иван Иванович не простой, а какой надо Иван Иванович. А я еду в какой-то майке истрепанной, в какой-то драной кепке. Это полицейские так прикалывались. 

— Вам Федор Бондарчук говорил: «Иван, у тебя апокалиптическое видение мира». Может, из-за того, что вы ходили всегда с ножом, с веревкой, с банкой консервов из конины… — У меня этот набор до сих пор. И дома запасы консервов из конины. Конина дольше всего хранится. Я раз в три года обновляю запасы. Сейчас у нас большой дом, а раньше, когда мы жили в Тушино, я на балконе все это складывал. В этот раз, как только в Китае бахнуло, я осознал, что вот наконец-то мой звездный час. А у меня пикап ведь, и я на этом пикапе три раза съездил и закупил гречку, консервы, туалетную бумагу — все, что можно. Надо мной, как всегда, вся семья смеялась: «Папа опять к концу света готовится!» А я хозяйственный. Дополнительно купил морозильную камеру, поставил ее в подвале, наполнил всякими ребрышками, куриными окорочками, какими-то пельменями — так, чтобы, если нас закроют раз и навсегда на год, мы могли смело питаться. Еще я накачал себе электронных книг. Подготовил специально андроид с хорошей батарейкой — на случай, если я заболею и придется лежать на боку в больнице. Я даже съездил в охотничий магазин, обновил весь свой комплект. На случай, если кипеж начнется окончательный, или инопланетяне, или Годзилла… 

— Победят те, у кого ружье? 

— Да, да. Если не будет продуктов, всегда можно добыть. У меня в семье все стрелять умеют. И потом прошло недели две-три после того, как я подготовился к апокалипсису, и бах, наступила самоизоляция…

— А страшно было, когда Анфиса заболела? 

— Нет. Я не уверен, что Анфиса болела. Из-за чего сделали анализ? У Анфисы вообще простудные заболевания — слабое место. Она была в Германии, работала волонтером с сирийскими беженками, вводила их в цивилизацию. 

— Вот ее занесло! Она же прекрасно работала у Касперского, занималась пиаром… 

— Да, у нас вся семья такая, все Охлобыстины созданы для апокалипсиса… В России позволить себе много детей может только безумец. Но разве это причина не позволять себе много детей? Это прекрасное безумие. Священное безумие… Так вот, Анфиса поехала туда и вернулась домой за полтора месяца до эпидемии. И у нее была странная простуда, которая долго не проходила. Через какое-то время она сделала анализ, который дал положительный результат. Потом приехали «космонавты», всех нас заперли… А страха не было, только опасения за родителей. Но задолго до всеобщей паники на всякий случай мы их увезли на дачу. Эвакуировали всех из Москвы и запретили общение. 

— Чем теперь занимается Анфиса?

— Пошла к Захару Прилепину в партию и работает сейчас в Рязанской области, она там отстаивает интересы местных жителей, у которых масса проблем. Вообще, у нее мечта сделать такую телевизионную программу, которая будет нас знакомить с собственной родиной, мы ее ни фига не знаем… Она очень компанейский человек, исполнительный, безбашенный. Я всегда говорю, когда знакомлю с Анфисой, что она верное сердце. 

— Скажите, а Варя, которая учится в мединституте, волонтерила в красной зоне, как многие студенты?

— Нет. Она большую часть свободного от учебы времени проводила, практикуя в 67-й больнице по разным отделениям и в травмпункте. Но не в красной зоне — она посчитала, что так будет подвергать риску жизни семерых человек, кроме своей… Вот у нас портрет стоит Миши Маршева, наш старинный друг, который умер в красной зоне, у него не выдержало сердце. Очень жалко, что мы его потеряли. Они с Варькой пели, он прекрасно играл на губной гармошке, был эстет, очень хорошо разбирался в музыке… 

— Сейчас мир стремительно меняется… 

— Я предчувствовал, что так оно и будет. И была прекрасная книга «Черный лебедь» Нассима Талеба, который предсказал эту экспоненту. К этому были все предпосылки: цифровизация, социальные сети, новые типы коммуникаций, изменение производства, поскольку можно с одного планшетника и корову доить, и умным домом управлять, и переписываться с возлюбленной. 

— Только поцеловать нельзя. 

— Поцеловать нельзя, да. Думаю, мы скоро сами себя оцифруем… 

— То есть мы перестанем быть людьми? 

— Когда мы бегали с палками и камнями, мы тоже были не совсем люди… Не знаю. Мне кажется, что человек никогда не менялся по большому счету. Это не зависит от внешних условий. 

— А отношения меняются? Вот прожили вы вместе с Оксаной так много лет. 

— Разумеется, да. Но они со временем совершенствуются, ты уже самое главное начинаешь чувствовать.

Человеку важно не мясо, а внутренняя составляющая. У меня много пар таких, что он писаный красавец, а она дурнушка. Или, наоборот, он — без слез не взглянешь, а она королева красоты. Или он три метра, а она до метра не доросла. Или, наоборот, она три метра, а он метр. Мясо вообще не имеет никакого значения. А душа — вечная… Ты начинаешь родного человека с полуслова понимать. Иногда чувствуешь его настроение без слов. Плохое — значит, не надо провоцировать. 

— Во время одного нашего интервью вы поделились вашим видением семьи и сказали: жена должна спасать, это ее главная задача. 

— Рожать, спасать. Ну, говорил-то я, разумеется, не на выкате глаза, но при этом вполне серьезно. Мужик сгорает в страстях. Мужику надо что-то делать всегда. Вот те, кто лежит на диване, тоже что-то делают — они умирают. Активно умирают. А все остальные, кто не лежит на диванах, они активно умирают по другой тематике. Все, что не убивает нас, нам неинтересно. А женщина вянет в равнодушии. Достаточно не обращать внимания на нее, и она зачахнет. И она — являющая таинство и чудо рождения — воплощение живой природы как таковой, ею надо восхищаться… Ну тоже, конечно, в здоровых пропорциях. С течением времени ты понимаешь, что, действительно, одна из главных функций женщин в семейной жизни — спасение мужика, кормильца. 

— Как Оксана вас спасает? Я так понимаю, если бы не она, вас бы, может быть, здесь и не было? 

— Может быть, и так. Но каких-то дикостей особых я не позволял себе. Вернее, мы с товарищами их контролировали. Мы же асгардцы, живем большими страстями. 

— Можете поделиться историей маленьких спасений? 

— Предположим, Оксана может ограничивать в каких-то гулянках. Когда думаешь: завтра работать, но я много не буду, я две рюмочки, и все. Но две рюмочки для русского человека — это только золотой ключик к волшебной золотой двери, где дальше начинается непостижимое. 

— В прошлом году у вас с Оксаной были совместные выступления — вы читали поэтов Серебряного века, и это действительно было очень интересно… Будет ли продолжение в этом году? 

— Нет, скорее всего. Делали мы это не ради денег, эта такая реализация. Мы любим поэзию, а Серебряный век необычайно насыщен яркими персоналиями, которые нам понятны, как будто бы это мы сами… У нас с Оксаной было три или четыре выступления. Все хорошо пошло. Прекрасная аудитория, прекрасные отзывы. Но мы поняли, что этим надо либо заниматься, либо не заниматься. Как, собственно говоря, мы, дураки, понимали еще с тысячью разных занятий до этого. Так же ради любопытства мы согласились на шоу «Охлобыстины». 

— На этом шоу вы, можно сказать, подросших детей представили миру. Как в «Маугли» волчат представляли перед Скалой Совета. А что будет дальше? 

— Я опять же, как закоренелый хаосит, считаю, что нам жизнь всегда предоставит какую-то возможность новую, какую-то реализацию. Вот сейчас я стану ведущим одного проекта со всяческими спортивными мероприятиями. Я буду работать, а дети просто со мной поедут. Может быть, дальше еще какая-то история появится. Самое главное, что есть в большой семье, — это преизобилие жизни. Слишком много сердец вокруг бьется, и каждое биение новый какой-то импульс дает маленькому нашему семейному бессознательному. Нам интересно. Нам жить интересно! Что будет дальше — интересно. Нам даже иногда и неприятности интересны .