Открытие Олимпиады-80 сейчас не вспомнит никто. Закрытие вспомнит каждый. А ведь открывал Игры 19 июля сам глава государства, красивый юный семидесятитрехлетний товарищ Леонид Ильич Брежнев, специально доставленный с отдыха в Крыму. Но кто же не видал тогда в телевизоре товарища Брежнева, да еще по многу раз в день? Неинтересно. Все великолепие первого дня с его греческими колесницами и факелоносцами затмило закрытие Игр 3 августа, на котором выступил главный герой Олимпиады, не бегун, не метатель копья, даже не тяжелоатлет, а восьмиметровый олимпийский медведь Миша. Лев Лещенко с Татьяной Анциферовой спели: «На трибунах становится тише... Тает быстрое время чудес. До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес», и огромный медведь на связке воздушных шаров, что твой Винни Пух, взмыл над Лужниками и исчез в ночном небе. Незабываемо! Все поле было по тогдашней моде выстелено людьми, а из них хореографами и тренерами были составлены звезды и круги. Там были и парни в национальных костюмах, и атлеты с флагами, и гимнастки с лентами и обручами, как на первомайской демонстрации. А вот Мишка на стадион вышел впервые. Вышел и сразу улетел.
Все на стадионе утирали слезы, потому что с олимпийской сказкой, как и было сказано в песне, приходилось прощаться. Для кого-то сказка продолжалась шестнадцать дней, для кого-то все пять лет. Советский Союз ждал своих Олимпийских игр с начала семидесятых, но когда в 1975-м наша красавица Москва победила в голосовании ихний хваленый Лос-Анджелес, власти ужаснулись: что мы наделали? Теперь мы знаем о письме Брежнева, которое он направил Константину Устиновичу Черненко. Брежнев искренне удивлялся: «Как-то сложилось таким образом, что нами принято решение провести спортолимпиаду в СССР. Стоит это мероприятие колоссальных денег. Возможно, этот вопрос нам следует пересмотреть и отказаться от проведения Олимпиады». Генсек предлагал даже заплатить неустойку, если придется.
Никто по-настоящему не знал, как должны проводиться Олимпийские игры, хозяевами их мы никогда не были. Поэтому на ближайшую Олимпиаду в Канаду послали огромный десант чиновников нового олимпийского комитета, хотя где Монреаль, Канада, а где Москва, Советский Союз. Надо было расселить спортсменов, номеров в гостиницах не было, да и гостиницы были для командированных, а не для туристов. Надо было строить новые стадионы, потому что ни в сталинское «Динамо», ни в хрущевские «Лужники» немыслимо было вместить программу соревнований. Надо было заказывать телевизионное оборудование, средства связи, открывать рестораны и кормить гостей, потому что Олимпийские игры проводить – это вам не ракеты запускать.
Меж тем у Москвы были свои и совершенно другие генеральные планы, и я помню, как за новогодним столом, не стесняясь женщин и детей, в том числе меня, чертыхались главные архитекторы страны, когда стало ясно, что за пять лет в столицу надо встроить практически новый город. Конечно, у зодчих чесались руки и пиджаки, куда следовало потом прикреплять ордена и медали, но работа ожидалась адовая. Главный архитектор Москвы Михаил Посохинстарший взял себе самые важные объекты – олимпийский стадион и бассейн, поставив их в самый центр старого города. Москва долго не могла их переварить – пустыня вокруг нового Олимпийского проспекта стала тому примером. Я думаю сейчас, что именно эти пять героических лет добили город моего детства. Ради спорта медвежьей лапой прошлись по живописнейшим кварталам деревянных домов в Сокольниках и в районе проспекта Мира. Построили новые районы вроде Олимпийской деревни или Крылатского вместе с его велотреком и гребным каналом. Открыли новый аэропорт Шереметьево-2, который задуман был как триумфальные ворота в СССР, а потом на десятилетия стал для многих калиткой из страны на Запад.
Оживилась творческая интеллигенция, потому что ожидались заказы на идеологическое сопровождение праздника мира и спорта. «Сегодня никуда от спорта не уйдешь, от спорта нет спасения», – выводил Тынис Мяги на музыку Давида Тухманова слова Роберта Рождественского. Хореографы ставили массовые танцы с факелами, киношники снимали фильм «О спорт, ты – мир!» и мультфильм «Баба Яга против!» о том, как силы империализма в лице означенной Яги, Кощея Бессмертного и трехголового Змея Горыныча мешали празднику. В спортсмены переквалифицировались Заяц и Волк из «Ну, погоди!».
В эти дни по зову партии и народа родился олимпийский медведь Мишка. Медвежьим папой стал художник Виктор Чижиков. Очень известный, очень успешный, очень профессиональный, он рисовал не останавливаясь, был членом редколлегии журнала «Мурзилка» и иллюстрировал книги для детей. Рисовал хорошо, легко и узнаваемо. Как он сам говорил в интервью, медведей всяких переделал немерено. Котов и ежей тоже не сосчитать. Его эскиз, сделанный почти наудачу, и пошел в работу.
Сам по себе медведь был выбран народом. Вопрос об олимпийском талисмане был поставлен в сверхпопулярной телевизионной передаче «В мире животных». За русского медведя отдали свои голоса 80% зрителей. Конечно, меньше, чем мы отдавали за представителей «нерушимого блока коммунистов и беспартийных» на настоящих выборах. Но все же Мишка выиграл с подавляющим преимуществом у ближайшего соперника, лося.
Забавно, но как только олимпийский Мишка, сойдя с плоского плаката, обрел формы и появился в виде значков и фигурок, один из преподавателей кафедры конструкций моего тогдашнего Архитектурного института, занимавшийся надувными зданиями, предложил разработать проект резинового медведя с компрессорным воздушным напором и установить его во дворе. Предложение показалось безумным, но, как мы вскоре поняли, идея медвежьего надувательства прямо-таки витала в воздухе.
Олимпийскую Москву строили в спешке, не считая денег, и все равно не успевали. Вы не поверите, но некоторые ответственные лица воспользовались всенародной стройкой для беззастенчивого обогащения, крали чешские хрустальные люстры, цветные телевизоры, а то и, страшно сказать, спортивные костюмы. Ближе к Олимпиаде на леса бросили всех, кто был под рукой, – демобилизованных солдат, студентов, «лимитчиков» из других городов. Московский архитектурный институт отправился почти в полном составе возводить «посохинские деревни». Что было очень полезно для будущих архитекторов в плане полной утраты иллюзий. Участники стройки потом уговаривали своих родителей по возможности на новый стадион не ходить – потому что опасно.
Ну а ближе к олимпийским дням молодежь распределили работать по студенческим общежитиям, превращенным в отели для гостей Олимпиады третьего разряда, счастливых провинциалов, награжденных путевкой в Москву по линии комсомола и профсоюзов. Нас сделали продавцами, консьержами, дежурными по этажам, выдав форму модного оливкового цвета, мало считающуюся с нашими размерами. Ее, наверно, проектировали видные модельеры, а шили абстракционисты, потому что у курток, в частности, был маленький карманчик на предплечье. Я до сих пор не знаю, для чего он был предназначен – туда можно было положить максимум юбилейный олимпийский рубль. Впрочем, однажды, когда мы в спешке с кем-то поменялись куртками, я обнаружил там точно подходящий по размеру кармашка презерватив.
А еще все стремились раздобыть билеты на соревнования, которые продавались, разумеется, не в кассах. Они были в дефиците, их распределяли по спискам, как абонементы на Московский кинофестиваль. Одни были твердой валютой, другие – неконвертируемой: я помню, что за один билет на футбол давали семь на греблю – ну просто как подпольный курс доллара к рублю.
«Вместо ранее объявленного коммунизма состоятся Олимпийские игры». Напрасно мы смеялись над этим анекдотом. Коммунизм не наступил, зато в олимпийские дни Москва решительно приблизилась к процветанию. Не в том смысле, что каждому из москвичей стали выдавать по потребностям, невзирая на способности. Просто летом 1980-го она оказалась идеальным городом, не коммунистическим и не капиталистическим, а даже лучше – как одного, так и другого.
В олимпийские дни Москва была больше чем столицей нашей родины. Она была плацдармом целого мира. При поздней советской власти существовала целая иерархия заграниц. Чтобы оказаться на настоящем Западе, надо было пройти сложным путем, через Монголию и Болгарию, выдержав затем испытание ГДР и Венгрией. Комиссия в райкоме, комиссия в горкоме, характеристика с места работы. Заграничный паспорт, разрешение на выезд. Обмен валю ты: пятьдесят рублей – в соцстрану, тридцать – в кап. Так вот на олимпийские дни Москва поднялась едва ли не на уровень ГДР, да и попасть в нее стало так же сложно. «Представляется целесообразным, – говорилось в записке Секретариата ЦК КПСС, – в указанный период времени ограничить въезд в город советских граждан, не связанных с участием или обеспечением Олимпиады-80». КГБ и МВД были заранее в творческой панике. Ожидались визиты бывших фашистов и белогвардейцев, продажных капиталистических писак, недружественные акты и антисоветские выпады «психически больных с агрессивными намерениями», каковых, согласно докладной записке руководителей МВД, «только в Москве проживало 4 тысячи, а всего в г. Москве состоит на учете 280 тысяч больных». Боялись и здоровых. Мемуаристы вспоминают о том, что главных советских воров свозили в МВД и давили на сознательность, требуя не обижать гостей Олимпиады. Советская малина врагу сказала нет и вообще проявила себя с лучшей стороны.
На праздничные дни столица была вычищена физически и морально. Въезд в нее был запрещен, выезд, напротив, облегчен как никогда. Ведь в городе ждали иностранных гостей. «Красивые приедут... гордость планеты, – говорит об этом Анна, героиня написанной два года спустя пьесы Александра Галина «Звезды на утреннем небе», одна из проституток, высланных с глаз долой и из сердца вон. – Нас народ зовет олимпийками. Я олимпийка... Мне Клепов сказал, пока Игры не кончатся, не показывайся».
У меня есть ощущение, что несколько дней Олимпиады изменили взгляд людей на то, каким должен быть город и какой должна быть в нем жизнь. С одной стороны, они доказали, что со сталинских парадов ничего не изменилось, что людей можно дурить, как раньше, и что правильной постановкой большущего праздника можно изменить образ страны изнутри и снаружи. С другой стороны – обнаружилось, что только на очень короткое время. Наркоз был сладким, у москвичей давно не было такого счастья: город был наряден и тих, прилавки наполнили финским сервелатом и греческим апельсиновым соком, появился растворимый кофе в гранулах, «Кока-Кола» в красных банках с олимпийской символикой и неслыханный напиток «Фанта». Американские сигареты сполна заменили американских спортсменов. Это была двухнедельная демонстрация жизни без дефицита, тем более радужная, чем более она была короткой. И вот 3 августа все это мгновенно кончилось. Как пели тогда под гитару, «испарился наш ласковый Миша – и продукты с собою унес».
Да черт с ними, с продуктами. Он унес с собой ощущение, что мы можем быть нормальным городом и нормальным народом, надо было возвращаться в Афганистан, к XXVI съезду КПСС и прочей тоске. Кто же знал, что нас ждет, спустившись неизвестно с каких высот, наш новый ласковый Миша, Михаил Сергеевич Горбачёв.
0
66.00
